Интервью с Юрием Павловичем Вяземским, автором и ведущим интеллект-шоу «Умники и умницы», профессором МГИМО, заведующим кафедрой мировой литературы и культуры, писателем, философом.

З-С: Юрий Павлович, вы, прежде всего, известны как автор и ведущий очень популярной телепрограммы «Умники и умницы», многие годы идущей на Первом канале. Кроме того, вы профессор МГИМО. Вы занимаетесь культурологией и историей. Вы больше культуролог или историк?

Вяземский: Я прежде всего писатель, потому что это у меня основная профессия. Я член Союза писателей СССР. Причём всегда заставлял на книжках писать: член Союза писателей СССР. Потому что сейчас очень много писателей и очень много развелось писательских союзов. В некоторые из них меня даже включают, не спросив у меня никакого разрешения. Кроме того, я кандидат исторических наук. Слово «культурология», честно говоря, очень не люблю.

З-С: Слово, может быть, ещё коряво звучит – «культурология». Не «притерлось». Но это уже наука…

Вяземский: Для того, чтобы считать культурологию серьёзной наукой, надо дать определение культуры для начала. Поскольку сейчас, по подсчётам специалистов, существует более 600 определений культуры. Сами понимаете, что всё называться культурой не может. Да, мы создали сейчас Совет по культурологии, есть некоторые замечательные культурологи и т.д. Но слово мне не нравится, потому я своим студентам – а я читаю на двух факультетах курс, в общем, культурологический, – я им говорил: «Дорогие друзья, я буду вам читать, с вашего позволения, философию культуры». Потому что тут сразу становится понятно, о чем речь. Для меня понятие «культура» намного шире, чем, видимо, для вас…

З-С: Наш журнал неоднократно обращался к теме культуры. Мы печатали статьи известного культуролога Игоря Григорьевича Яковенко, философа, многие десятилетия занимающегося культурой, Вадима Михайловича Межуева и других. Для нашего журнала культура – это всё, что не сотворено природой, что имеет отношение к человеку. Наука относится к культуре, искусство…

Вяземский: Совершенно верно. Есть политическая культура, есть экономическая культура, есть правовая культура, есть культура производства, есть культура деловых отношений. Вообще, все мы – это культура. Человек как культурное животное. Я бы дал такое определение. Студентам своим я говорю: культура заканчивается там, где начинается природа.

З-С: Позвольте заметить, что культура бывает разной. Если приехать в небольшие городки в Европе, то там везде ухоженные газоны, чистенькие дома. А у нас чаще всего наткнешься на вытоптанные газоны, на облезлые здания, на загаженные подъезды. И на плохие дороги. Почему?

Вяземский: Это тоже интересный вопрос. Это культура очень низкого уровня. Есть даже поговорка: «Что для русского потеха, то для немца смерть». Это об общественных туалетах. Но можно ее и в отношении сказанного вами применить.

З-С: Если говорить о передаче «Умники и умницы», то она воспринимается прежде всего как историческая.

Вяземский: Да, многие передачи были посвящены истории. И мировой, и отечественной. История России от Рюрика до Николая II, история древнего мира. Но было и немало передач, посвященных литературе. По прошедшим передачам были выпущены книги – вопросы, которые прозвучали в студии, и ответы. Уже пять книг вышло. Четыре из них посвящены истории. И целый сборник получился из вопросов и ответов по литературе.

З-С: Удалось увидеть одну из последних передач. Там был вопрос, связанный Достоевским, Тургеневым и телескопом. И я удивился: кто же должны быть подготовлены дети, которые не просто знают биографию и творчество писателей, но и отдельные факты, связанные с тем или иным писателем.

Вяземский: Это были финалисты, это были сливки сезона. В финал попадают очень немногие. Это сильные дети, которые за месяц, кстати, получили тему, которая звучала так: «Великая русская культура. Золотой век». Всё. А дальше это уже их проблемы, как они готовятся, что они знают, как они вычисляют меня.

З-С: Только тема, и никаких подсказок?

Вяземский: Больше ничего. Я никогда даже, это мой принцип, не даю им никакие источники. То есть, они сами должны искать, где взять факты. А точнее, они сами должны научиться искать. Зато потом, когда эти ребята поступают в МГИМО – это уже, в каком-то смысле, подготовленные специалисты, которые не будут спрашивать: «А где я могу это найти? А где бы я мог почитать», что иногда бывает со студентами даже 4-го курса. Этих не надо водить за ручку.

З-С: Вы затронули очень важный момент. Чему учить? Интеллекту или эрудиции? Это касается, в первую очередь, школы. Потому что можно натаскивать ученика, набивать его голову знаниями, а можно готовить в том плане, чтобы он знал, где при необходимости найти понадобившееся, как найти и имел некий логический аппарат, который помогал бы ему осваивать это знание. ЕГЭ людей настроил больше на тот подход, чтобы запоминать, запоминать не очень осмысленно, а просто помнить, потому что потом надо просто отвечать на вопросы. И успешен тот, у кого большой объём фактов запихан в голову, в долговременную память. Но, на мой взгляд, всё-таки это не лучший вариант. Потому что от человека, когда он будет потом в своей жизни попадать в сложные ситуации, не просто факты будут требоваться, а понимание, осмысление ситуации, анализ, поиск оптимальных вариантов решений.

Вяземский: Я с вами согласен. Хочу только уточнить формулировку. Школа в последних классах, прежде всего, должна делать две вещи. Должна определить сферу интересов и сферу способностей учеников, вернее, каждого конкретного ученика. Потому что очень часто бывает, что человек способен, а ему это не интересно. И наоборот. Ему интересно, но он к этому не способен. Вот это чрезвычайно важно выявить в человеке. Тогда высока вероятность, что он будет дальше счастливым. Потому что он найдёт для себя свою работу, своё поприще, своё призвание. А второе, надо учить его мыслить в этой сфере. То есть если он, к примеру, увлекается математикой, он должен математически мыслить, надо ему помогать развивать это мышление. Остальные знания, конечно, нужны, без знаний невозможно. ЕГЭ пускай существует, но как-то так, как подспорье. Классический пример. Вы хотите получить права на вождение машины. Естественно, вы сдаёте правила уличного движения. Это ЕГЭ. Это тестовый вариант. Если вы это не сдали, то права вам не дадут. Но когда это заканчивается, вы уже показываете, как вы умеете водить машину, как вы двигаетесь, как вы различаете знаки. Это уже не ЕГЭ. Это уже демонстрация того, как вы ориентируетесь в пространстве, как водите автомобиль. То же самое должно быть и в математике, и в физике, и во всех предметах. А у нас страна крена. Бросили клич: ЕГЭ! Значит, все на ЕГЭ, все на плац.

З-С: И все-таки, чему отдавать приоритет – интеллекту или эрудиции?

Вяземский: Когда ты знаешь, где найти, зачем тебе всё знать? Тем более, сейчас, когда всё компьютеризировано. Зачем тебе знать дикое количество дат, ты их никогда не запомнишь. Или твоя голова забьётся датами настолько, что уже не будет способна мыслить. Но если ты знаешь, где посмотреть Невскую битву, Александра Невского, то ты тут же найдёшь, если ты знаешь вообще, кто такой Александр Невский. У меня так было с ребятами, которых я отбираю среди москвичей на программу «Умники и умницы». Способные ребята, хорошо образованные: тут же вам скажут, когда была Невская битва или Ледовое побоище. 1240-й год и, соответственно, 1242-й. Выстреливают как из пулемёта. Когда вдруг я их начинаю спрашивать их, а кто такой Александр Невский и чем этот князь отличался от других князей и вот каков его портрет, набросайте несколькими штрихами, они на меня смотрят как на обидчика. Одна девочка даже честно сказала: «Нас этому в школе не учат. Этого в ЕГЭ, Юрий Павлович, нет».

З-С: Мы в нашем журнале тему ЕГЭ обсуждали весьма обстоятельно, поскольку она важна для нашего образования, и, в общем, у нас была критическая позиция по отношению к ЕГЭ. И что я могу к этому добавить? Только то, что мои знакомые, которые преподают в университетах, жалуются на то, что уровень студентов первокурсников очень низкий. Гораздо ниже, чем был 10 лет назад.

Вяземский: Он в среднем упал. Всегда надо говорить «в среднем». Люди очень разные. Есть талантливые люди, для которых никакие ЕГЭ не действуют и покалечить их не могут, потому что для них всё равно: это история или математика. Но их, к сожалению, мало, а средний уровень падает, и упал сильно.

З-С: Как это проявляется в вашей работе?

Вяземский: Что касается программы «Умницы и умники»,то там те, кто готовится исключительно к ЕГЭ, быстро проигрывают. Они отсеиваются уже на уровне четверть финалов. Дальше я уже работаю с теми людьми, которые умеют думать. А вот что касается студентов, конечно, приходится от этого очень страдать, потому что иногда просто не понимаешь, что им читать. Не надо ли проводить какой-то ликбез прежде, чем упоминать какое-то слово. Скажем, объяснить, что такое Джоконда, прежде чем говорить о ней. Потому что в некоторых контрольных работах у меня была такая тема, и там были два варианта, весьма остроумные. Первый вариант: «Джоконда» – это итальянская стиральная машина». Я благодарен за «итальянская», потому что, видите, они чувствуют, что это итальянская, а не китайская. А второй – спутали с джакузи. Это студенты. Студенты МГИМО. Может быть, правда, уже отчислены, но тогда, когда они это написали, они еще учились в МГИМО.

З-С: Поговорим о среднестатистическом современном студенте-гуманитарии. Такие студенты приходят в университеты менее подготовленные, чем раньше. Насколько они по окончании ВУЗа готовы к аналитической деятельности, которая ближе к реальной работе. Ведь человеку с высшим образованием, как правило, приходится решать какие-то более-менее сложные задачи, требующие анализа и принятия решений. Те среднестатистические студенты, которые являются продуктом современной школы, их можно всё-таки довести до полноценной профессиональной деятельности в будущем, или они к этой деятельности заведомо не готовы?

Вяземский: Не бывает необратимых процессов. Потому что если есть интерес и если есть способности, потому что это две совершенно необходимые вещи, то довести можно. А если нет интереса и нет способностей, это довести нельзя никак. Но основа любого образования – это самообразование. Это вам подтвердит кто угодно, начиная с Цицерона и кончая современными молодыми физиками и математиками.

З-С: Наверно, в физике все быстрее проявляется, чем в гуманитарных науках…

Вяземский: В гуманитарных науках этоещё быстрее проявляется. Достаточно человеку рот открыть, чтоб сразу видно было, на каком языке он говорит.

З-С: Разумеется, история – вовсе не такая простая наука, где достаточно вызубрить какой-то объём фактов, и ты уже ученый.

Вяземский: История всё больше и больше становится наукой. Хотя гениальный физик Пётр Леонидович Капица в своё время объяснял, что история никакая не наука. Потому что, прежде всего, историки не определили общее поле исследования. Нобелевский лауреат Пётр Леонидович Капица. Он просто плохо знал историческую науку. Потому что давно уже стали появляться историки, которые начинают свои изыскания именно с того, что они определяют поле исследования. Что касается вопроса, можно ли довести студента… Довести можно, но даже в производстве – зачем же изначально портить деталь, чтоб потом её доводить? Всегда труднее реставрацию проводить.

З-С: Согласен. И все-таки. Вот ученика натаскали. Я знаю, что очень многие педагоги этим занимаются. Но причём слово «натаскали» в данном случае оправданно, потому что, действительно, натаскивают. Он сдал ЕГЭ на отлично. Он приходит к вам в МГИМО, он приходит в другие университеты, начинает учиться в высшем учебном заведении. А он просто некий ящик, мешок, набитый знаниями. А появится у него умение пользоваться знаниями, конечно, зависит от педагога. Среднестатистический нормальный педагог, который есть в МГИМО, и в Москве их, наверное, достаточно много, может ли этот педагог такого среднестатистического натасканного, но не готового к самостоятельной деятельности человека, подготовить к той жизни, которая начнётся после университета?

Вяземский: Нет, не может.

З-С: МГИМО выдаёт дипломы, наверное, всем, кто сдаёт экзамены. Экзамены, как правило, можно вызубрить. То бишь, если есть память, то будет и диплом о высшем образовании?

Вяземский: Смотря, какие преподаватели. Смотря, кто составляет вопросы. Потому что, например, сдача у меня – непростое дело. Мой предмет вызубрить невозможно. Я читаю два курса. Первый курс для журналистов: я читаю западную литературу от Гомера до Гёте. Причём специально так построена методика преподавания, что я их учу мыслить. Если они сами не начинают думать, если они сами не излагают мне свою точку зрения, то всякие пересказы критиков и историков литературы не помогут. Ребята, конечно, получат оценку, «тройку» они получат, но выше они не пойдут. То есть я специально так занимаюсь. И то же самое у меня происходит в тех лекциях, которые можно условно назвать культурологией. Я прежде всего хочу, чтобы человек научился думать. Поскольку я ученик Сократа. Разумеется, я у него лично не учился, хотя… У меня такое подозрение, что я жил в V-м веке до Рождества Христова. И что-то осталось от той поры. В любом случае, я ученик платоновского Сократа, потому что Сократ ничего не писал, как вы знаете. Для меня самое главное – добиться, чтобы образы появлялись у моих молодых собеседников. Чтобы они мыслили. То есть «тройка» – это знания, которые им нужны, совершенно эмпирические знания, мнения, как бы сказал платоновский Сократ. Дальше, чтобы получить «четвёрку» надо иметь свою точку зрения. Причём чем она оригинальнее, тем выше оценка. Ну, и, конечно, эту оригинальную точку зрения надо обязательно доказать, и тогда это уже «пять». То есть, допустима любая точка зрения. Естественно, эта точка зрения должна опираться на какой-то фундамент. К примеру, можно доказывать очень интересную версию о том, кто такой Гамлет, но при этом либо ничем не пользоваться, либо пользоваться материалом из «Фауста» Гёте, не читав «Гамлета». Сами понимаете, тогда здание рухнет, потому что речь уже пойдёт о каком-то совершенно другом человеке. Ну, и чем оригинальней точка зрения, тем больше должна быть доказанность или, поскольку это искусство, показанность, то есть обоснованность.

З-С: Я считаю, что это как раз тот вариант, который должен быть реализован как можно в большем числе преподавателей.

Вяземский: Да, этого очень хотелось бы. Это очень важно для студентов. Потому что они потом, по окончании, сразу вступают в большую жизнь. А она настолько многообразна, она настолько непредсказуема, она настолько требует мышления. Особенно жизнь в России. Россия – страна особая, творческая, непредсказуемая. Такие преподаватели есть в МГИМО и в других университетах. Что касается получения диплома за счет только одной зубрёжки – диплом получишь, но красный диплом – нет.

З-С: Преподавателей, которые учат мыслить, к сожалению, немного. По крайней мере, такое складывается впечатление. Хочется поговорить о состоянии нашей системы образования. Уровень школьного образования всё-таки снизился. Многие преподаватели делают такой вывод по опыту работы с первокурсниками. Уровень выпускников ВУЗов тоже снизился, о чём говорит опыт тех, кто работает с магистрантами и с аспирантами. Это снижение уровня, вероятно, переходит и на преподавателей. Нет ли опасности, что этот уровень, в конце концов, куда-то уйдёт недопустимо низко? Или всё-таки есть надежда, что университеты отбирают в преподаватели лучших, и мы всё-таки выйдем из этой тяжёлой ситуации?

Вяземский: Да, идёт, конечно, и понижение качества среди будущих преподавателей, потому что преподаватели вырастают из студентов. И это чрезвычайно опасно. Вы сказали: университет отбирает. Как же он может отбирать, когда отбирает ЕГЭ. Университет уже ничего не отбирает.

У нас есть только один человек, который всё решает, и решает, как мне представляется, во всяком случае, последние несколько лет, в положительном направлении. Зовут его президент Путин. Вот без него, по-моему, ни один крупный вопрос решиться не может. И последнее время у меня сложилось впечатление, что Путин обратил внимание на то, что в образовании у нас происходит что-то, мягко говоря, не то. Я внимательно слежу за деятельностью его сравнительно нового советника, Владимира Ильича Толстого. Я очень рассчитываю на него. Потому что это человек очень высокой культуры, очень чувствующий человек, очень понимающий человек. Причём, понимающий проблемы и чувствующий болевые точки. Я очень рассчитываю также на сравнительно нового министра культуры, кстати, выпускника МГИМО, Владимира Мединского. Потому что культура и образование, как показывает практика, очень связаны. И Министерство культуры и Министерство образования и науки, которые не связаны сейчас, они должны быть связаны. Потому что это, в общем, один путь, это одно направление.

З-С: К сожалению, рядом с президентом не только нынешний министр, но ещё и Андрей Фурсенко, прежний министр, при котором вот вся эта история с ЕГЭ начиналась.

Вяземский: Да, начиналась. Но в защиту Андрея Александровича я хочу сказать, что при нём не было таких плачевных результатов. Основные плачевные результаты как раз наступили в последнее время. И потом, мне кажется, что Фурсенко – человек более гибкий. Но это же эксперимент, понимаете. Эксперимент для России всегда чрезвычайно сложная штука. Эксперименты у нас частенько заканчиваются очень неудачно. В том числе эксперимент с советской властью. Великий Нобелевский лауреат, великий физиолог Иван Петрович Павлов в своё время на это посмотрел научным взглядом и даже написал телеграмму в правительство, что «…ваш эксперимент, дорогие большевики, я считаю крайне неудачным…»

З-С: Ошибку с ЕГЭ пытаются исправлять. Ряд университетов добился права на дополнительные экзамены, чтобы не опираться только на результаты ЕГЭ. МГУ, в частности.

Вяземский: Ну, такое право сейчас есть у многих ведущих вузов. Другое дело, что МГИМО отказался от дополнительного экзамена в этом году просто потому, что дети к этому не готовились. Так нельзя делать. Дети готовятся к какой-то определённой форме сдачи. Пусть она плохая, но над ними нельзя издеваться. Их нельзя заставлять прыгать через препятствия, которое ставится в последний момент. Это дети. И те вузы, которые отказались сразу же следовать новым указаниям, по-моему, правильно поступили.

З-С: По крайней мере, с будущего года экзамен можно ввести. Люди уже будут готовы к этому.

Вяземский: Думаю, что да. Я с самого начала говорил, что ЕГЭ, поскольку на него затрачено столько сил и денег, помимо всего прочего, весьма дорогое удовольствие. А тем более сейчас, когда требуют везде устанавливать камеры и т.д., а без камер, сами понимаете, в России сложно что либо сделать. Я довольно неплохо знаю, какие в некоторых субъектах Федерации расценки на различные экзамены, сколько где чего стоит. Вещь в России совершенно непобедимая. Первое, для чего вводился ЕГЭ – это борьба с коррупцией. Но это самообман. Потому что коррупция просто расширилась и перенеслась на другие уровни. Провинция теперь очень довольна и говорит, что если раньше мы не могли даже помыслить об этом, то теперь мы об этом мыслим.

З-С: Известный случай: выпускники с Северного Кавказа, имевшие по русскому 100 баллов, которые, как потом, уже в ходе обучения в ВУЗе, выяснилось, с трудом говорили по-русски, а писать вообще не умели.

Вяземский: Я собственными глазами видел две ошибки в слове «заявление». Попробуйте сделать две ошибки в слове «заявление». 100 баллов было у человека.

ЕГЭ отменять не надо, но это должен быть контрольный тест. Наверное, на основе ЕГЭ можно принимать в среднестепенные вузы. Те вузы, которые на такое согласятся. Но в ведущие вузы страны на его основе принимать нельзя. Потому что ведущие вузы страны несут очень большую ответственность перед государством, перед обществом за тех, кого они выпускают. Поэтому они должны подбирать для себя действительно способных студентов. Студентов, которых легко и обучать, и воспитывать. А воспитание человеческое продолжается до конца дней. Римляне это понимали. Даже одно слово было для образования и воспитания – educatio. Это, скорее, даже воспитание, чем образование. Сейчас в европейских языках education– это образование. Так вот, ведущим вузам страны должна быть предоставлена свобода, чем больше, тем лучше, но, естественно, за такой свободой всегда следует ответственность. То есть, проверяй, контролируй, но на выходе. Потому что все ведущие вузы, они творческие вузы. Я, честно говоря, не вижу принципиального отличия между МГИМО и Консерваторией. Почему в Консерваторию невозможно принимать исключительно по ЕГЭ, а надо ещё показать, как ты играешь на скрипке или на фортепьяно, или на каком-то другом инструменте, с которым ты поступаешь, а в МГИМО это можно. Я это плохо понимаю.

З-С: Поговорим о вашей передаче, которая, между прочим, называется «интеллект-шоу». Она призвана привлечь внимание определённой аудитории к истории, к литературе? Людям интересны всякие викторины.

Вяземский: У меня не викторина. У меня специфическая передача, мною придуманная, ни на что не похожая в том плане, что в форме вопросов, которые я задаю старшим школьникам, и ответов я рассказываю очень широкому телезрителю – а у меня аудитория от 5-ти лет до 90-а – о различных областях культуры, истории и литературы. Понимаете, когда 4 программы идут по древней Индии или по древней Персии и целая программа посвящена зороастрийцам какая-то викторина. Кто из миллионов телезрителей знает, кто такие зороастрийцы? Но миллионы телезрителей смотрят, потому что в игровой форме вопросов и ответов они узнают, а кто же такие эти зороастрийцы. Ах, вот они какие.

З-С: Своей передачей вы решаете две задачи. Образовываете аудиторию через игровую форму и находите талантливых молодых людей, которые потом поступают в МГИМО. Как появилась передача «Умники и умницы»?

Вяземский: Это случилось в 1992-м году. Я уже работал на телевидении, но к тому моменту ушел оттуда. И вдруг мне позвонили и сказали: хотим, чтобы вы опять вернулись на телевидение и чтобы придумали программу с детьми. Я согласился. Так что всё вышло очень просто. Другое дело, что потом уже, конечно, жизнь началась непростая, потому что часто надо было отстаивать свою позицию, отстаивать своё видение.

З-С: Сейчас модно слово «проект». Можно сказать, что ваш проект оказался успешным. Помимо прочего вы осуществляете отбор вы талантливых подростков для МГИМО. Скажите, а те люди, которые попали в МГИМО благодаря вашей передаче, они как себя проявили?

Вяземский: Они по-разному себя проявили, и в самых разных областях. Но, в любом случае, это умницы. На 90% умницы. К сожалению, пока не могу рапортовать о том, что из них появился хотя бы один министр. Пока ещё нет. Бизнесменов уровня Грефа, например, тоже пока из моих умников не выросло. Хотя все они ещё достаточно молодые люди. Кто-то пошёл в МИД и там довольно успешно работает. Кто-то – на телевидение. Кто-то – в коммерцию, в бизнес. Кто-то – в право. В любом случае, их уже больше двух тысяч. Тех, кого нашла передача «Умники и умницы».

З-С: Насколько я знаю, вы занимаетесь не только преподаванием в МГИМО и передачей «Умники и умницы». Еще вы пишете исторические романы.

Вяземский: Да, моя основная профессия писатель. Вторая моя профессия – философ. Я давно уже занимаюсь философией. У меня даже вышел некоторое время назад философский трактат в двух томах, который назывался «Вооружение Одиссея». Меня все спрашивали: о чём речь. Вопрос характерный для философии ХХ-го века. Потому что в XIX-м веке философу такой вопрос никто бы не задавал. Канту, например. «О чём речь в ваших сочинениях?» «Как о чём? Я строю систему». Или Гегелю. «О чём речь?» «Как о чём?» «Вооружение Одиссея» – такое образное название. В общем, это введение в попытку создать в перспективе поисковую философскую систему XXI-го века. Замах такой, серьезный, звучит почти так же, как название моей кафедры: мировая литература и культура. Ну, потому что для философии, практически для всей философии ХХ-го века было характерно, что, не опираясь на базы, которые уже были заложены, системы, которые были развиты в XIX-м веке, они занимались какими-то отдельными областями. То есть, по сути дела, с системой у философов ХХ-го века плоховато – они все занимались либо в области гносеологии, либо феноменологии, иногда выходили в онтологию. Но чтобы была классическая система, состоящая из триптиха: онтологическая база, гносеологическая в основании феноменологической и исследования самые различные – вот этого у них не было. И я считаю, что наступил тот момент, когда можно попытаться создать, конечно, не такую универсальную систему философскую, которая была у моего любимого Канта, моего любимого Гегеля, у ещё более любимого Шопенгауэра. Но вот с учётом новейших достижений науки, то есть феноменологии, с учётом достижений литературы, что можно использовать в области гносеологии, и особенно с учётом различных богословских подходов попытаться создать какую-то такую систему.

З-С: А в Институте философии РАН что-то такое не пытаются делать? Я знаю там ряд глубоких философов – они наши авторы. Там есть Вадим Межуев, который занимается философией культуры ещё с советских времён. Мы его статьи печатали. Есть академик Стёпин, философ в сфере естественных знаний. Прекрасно знает достижения физики, космологии. Есть другие интересные философы.

Вяземский: Понимаете, поскольку я живу больше в XIX-м веке, меня, собственно, это особенно не интересует. Мне интересно, как я сделаю это сам. Понимаете, когда Гегель создавал свою систему, уже существовала система Канта. Его не особенно интересовало, что это Кант уже всё сделал, потому что у него была совершенно особая, своя гегелианская система и своё видение мира. А тем более, когда появился Артур Шопенгауэр, там всё делалось в пику Гегелю. Там даже и бранные слова были. Ненависть Артура Шопенгауэра к Гегелю была вообще феноменальная. Меня интересуют, конечно, коллеги-философы, но больше всего мне интересен я сам и что я сам могу сказать. И хватит ли у меня время, потому что львиную часть моего времени я, конечно, трачу на то, что пишу исторические романы. Потом телевидение. Потом преподавание. Философия страдает.

З-С: Над каким романом, если это не секрет, вы работаете сейчас?

Вяземский: Сейчас я пишу роман, простите, о Древнем Риме, Понтии Пилате и о Христе.

З-С: Юрий Павлович, если говорить о дне сегодняшнем, что вы думаете о нынешнем состоянии России?

Вяземский: Мы только идём к демократии. Мы только начали движение к ней. Разделения властей у нас пока нет. Независимых судов у нас пока нет. Гражданского общества у нас пока нет. Поэтому у нас своего рода выборная монархия. Вся власть сосредоточена у президента. И очень хорошо, что она сосредоточена у Путина. Когда резко начинаешь переходить к демократии, возникает майдан. Это мы сейчас очень хорошо наблюдаем в Украине. В принципе, к 2000-му году у нас была предмайданная ситуация. Я ожидал последующий развал России, ещё одну Беловежскую Пущу или, не знаю, где бы они всё это подписали, но тут появился Путин и этот процесс остановил. Поэтому мне этот президент-монарх нравится. Ну, посмотрите, самые крупные вопросы решает только он. Средние вопросы тоже без него иногда не решаются, люди обращаются к нему, только тогда их вопрос решается. Перед вами сидит неомонархист, который убежден, что сейчас это лучший вариант для нас. Я монархистом стал только при Путине и, скорее всего, перестану быть монархистом, когда придёт другой. Я – неомонархист индивидуального направления.

З-С: К сожалению, большинство мелкие вопросы вообще не решается на местах. А президент все мелкие вопросы физически решить не может. Когда к нему на передаче прорываются люди со своими бедами – кто с дорогой, которой нет, кто с отсутствующим водопроводом, кто с газом, который в село так и не подвели, хотя рядом трубопровод, — Путин решает эти проблемы. Но это капля в море.

Вяземский: Как же мы в общем плане гражданской культуры недалеко ушли от эпохи Ивана Грозного. Злые бояре, которым наплевать на народ и которые ничего делать не хотят, только воруют. И государь, к которому, если не пробьёшься, то никакого вопроса не решишь. Да, такое чувство часто возникает. Но то, что мы идём к свободе, к демократии, по-моему, очевидно.

З-С: Но люди не вечные, где гарантия, что следующий человек, который придёт на президентский пост, пускай через 5 лет, пускай через 10 лет, что он будет достойным?

Вяземский: А гарантия при этом нашем строе может быть заключаться только опять же в одном человеке, великом и несчастном президенте Путине. Он это должен гарантировать.