Анна Кречетова
Шаламов, несомненно, мог бы озаглавить эту новеллу иначе, несколько проще и даже точнее: «Смерть поэта». Именно так, сделав акцент на вневременной теме трагической преемственности в русской литературе. Но творение писателя, который и сам окончил свою жизнь на казенной постели, лишь на несколько лет освободившись из стальной хватки ГУЛАГА, получило иное название. Автор подарил ему заголовок «Шерри-бренди», уводящий читателя к стихотворению самого Мандельштама «Я скажу тебе с последней прямотой…» (1931) («Все лишь бредни, шерри-бренди…») А вот другой рассказ писателя-колымчанина на ту же тему был озаглавлен уже по-другому — «Воскрешение лиственницы». Жизнь не прекратилась, утверждает художник, напротив — из первобытного Хаоса, куда уходит душа, оказавшись «за гранью роковой» — рождается жизнь новая.
Подчеркнем, что для Шаламова мотив «смертию смерть поправ» — один из концептуальных. Пройдут годы, столетия, и будет шуметь ветвями даурская лиственница, поднявшаяся из праха мучеников с бирками на ногах, — напоминая будущим поколениям о жизни бесконечной, о вечности — и о бессмертии…
Но действительно ли так, как с беспощадной фактографичностью представил нам Варлам Шаламов, умирал один из наиболее талантливых поэтов XX столетия? Надежда Яковлевна Мандельштам в воспоминаниях пишет об этом следующее: «Никто ничего не знает. Никто ничего не узнает ни в кругу, оцепленном проволокой, ни за его пределами. <…>
Я знаю одно: человек, страдалец и мученик, где-то умер. Этим кончается всякая жизнь. Перед смертью он лежал на нарах, и вокруг него копошились другие смертники»…
Действительно, в лагерях о Мандельштаме слагались были и легенды. Например, однажды поэту рассказали, что в одной из одиночек для приговоренных к расстрелу на стене была нацарапана строчка из его стихотворения:
Неужели я настоящий
И действительно смерть придет?
(«Отчего так душа певуча…», 1911)
Рассмотрение творчества Мандельштама, несомненно, оказывается более информативным сквозь призму эстетико-философской концепции этого удивительного художника. Эксплицитное выражнение его концепции содержится, в частности, в стихотворении «Silentium».
Вслед за Тютчевым поэт XX века призывает не пытаться выразить словом то, что не подвластно ограниченности лексического образа.
Да обретут мои уста
Первоначальную немоту,
Как кристаллическую ноту,
Что от рождения чиста!
(«Silentium», 1910, 1935)
Семантическое наполнение какого-либо феномена — лишь часть множества возможных значений.
Есть целый мир в душе твоей
Таинственно-волшебных дум —
Их оглушит наружный шум.
(Ф. И. Тютчев «Silentium», начало 1830‑х годов)
Полисемантизм, многозначность, множественность и недосказанность смыслов — вот правда, которую скрывает от нас Бытие, ограниченное внешними формами и потому — обманывающее взгляд. И даже Логос — лишь какая-то важная часть этого мира, но не его доминанта.
В статье «Утро акмеизма» (1912) Мандельштам, смело тревожа тысячелетние истины, декларирует: Логос — который по сути часто остается непознаваем — подчас получает у нас «ненужный почет» . Но это несправедливо и неверно, убежден молодой теоретик поэзии: «Логос требует равноправия с другими элементами» Бытия. Уже в ранний период творчества первобытный Хаос — непознанное — более интересен Мандельштаму как художнику. Интересен ему как Творцу — из этого Хаоса он, демиург, будет создавать свой мир — быть может, прекрасный, но опять же — не претендующий на всеохватность и объективность.
Поэтическое кредо Мандельштама напрямую связано с его онтологическими представлениями. Поэт отчасти предвосхищает философию Мартина Хайдеггера, рассматривавшего творение как символ, многозначный феномен, служащий — но лишь отчасти — гносеологическим целям. Не случайно нам кажется, что многие произведения Мандельштама требуют от читателя усилия мысли, использования некоего шифра для понимания их непроясненности.
…На лагерных нарах умирал выдающийся поэт — гордость российской и мировой литературы. Что предшествовало этому роковому событию? Что было до?.. До этой смерти, столь недостоверно зафиксированной очевидцами?
А до этого существовал чудный мир — поэтичный, почти сказочный, мир, еще лишенный равенства во всеобщей бедности. Мир книг и картин. Сначала — это был волшебный мир детства…
Сусальным золотом горят
В лесах рождественские елки;
В кустах игрушечные волки
Глазами страшными глядят…
(«Сусальным золотом горят…», 1908)
Этот был милый, уютный мир семьи, созданный отцом-тружеником, не жалевшим денег на обучение старшего сына — мир книжных приключений, музыки и путешествий. Осип (Иосиф) Эмильевич родился в Варшаве, 3 (15) января 1891 года в разночинной семье. Его отец, кожевенник Эмилий (Хацкель) Вениаминович, всю жизнь самоотверженно трудился не покладая рук. Благодаря этому труду, став купцом первой гильдии, он смог преодолеть печально известную черту оседлости, и в 1894 году семья переехала в Павловск.
Мать будущего литератора, Флора Овсеевна Вербловская, многое сделала для формировании поэтического дарования сына. Замечательный музыкант-педагог, в юности она была увлечена мечтой о карьере певицы, но мысли о большой сцене ей пришлось оставить ради семьи. Свое честолюбие, помогавшее преодолевать жизненные трудности, она вложила в сына. В большой степени именно она помогла стать Иосифу одним из наиболее ярких поэтов начала XX столетия. В 1916 году на смерть матери он напишет стихотворение «Эта ночь непоправима», раскрывающее благодарность к той, которая дала ему жизнь. И не случайно одной из важнейших составляющих эстетико-философской концепции О. Э. Мандельштама оказывается музыка. Именно отсюда, от погружения в мир нот и классической поэзии берет начало эстетизм будущего художника слова, его тяготение к всеевропейской культуре, стремление к обретению подлинной гармонии в искусстве. С другой стороны, именно музыка учила юного поэта синкеретизму в познании мира. Она подводила к открытию, что мир един в разных воплощениях, и то, что не может выразить слово, домысливает звук, возвращая нас к постижению надмирной сущности Бытия. Не случайно впоследствии будущий поэт обратится к изучению философии Анри Бергсона (лекции которого он слушал в Сорбонне) с ее приоритетом интуитивного познания мира в противовес чувственному или рассудочному.
Сам Осип Эмильевич неоднократно подчеркивал важность мира семьи, впечатлений детства для своего художественного роста: «Книжный шкап раннего детства — спутник человека на всю жизнь. <…>. Да, уж тем книгам, что не стояли в первом книжном шкапу, никогда не протиснуться в мировую литературу, как в мирозданье» («Шум времени», 1924).
Переезд семьи в 1898 году в Санкт-Петербург открывает новый, весьма важный этап художественного развития будущего поэта:
В столице северной томится
пыльный тополь,
Запутался в листве прозрачный
циферблат,
И в темной зелени фрегат
или акрополь
Сияет издали — воде и небу брат.
(«Адмиралтейство», 1913)
В этом тексте отметим, прежде всего, значимую для автора тему времени — не просто тему, а важнейший лейтмотив творчества этого художника. Антитеза «временное — вечное» остается наиболее актуальной для О. Э. Мандельштама на всем протяжении его литературной деятельности, на что указывает в биографии поэта Олег Лекманов («Осип Мандельштам», серия «ЖЗЛ»).
Отметим, что мифологические термины используются автором не просто как средство придания некоей изысканности его поэзии. Они несут важнейшую смысловую нагрузку, перенося читателя в мир античной философии, где человек предстает как совершенное творение высших сил –прекрасны его душа, мысль, внешний облик. Красота, классическое искусство, и, в частности, — архитектура — для Мандельштама — неисчерпаемый источник вдохновляющих образов, аллюзий, сравнений и поэтических сюжетов. При этом из множества элементов разнородных культур художник моделирует некий гармонический синтез — именно этим его творчество привлекает нас и сегодня.
Можно отметить, что в отличие от непреходящей привязанности к матери, настоящее сближение с отцом у Осипа Эмильевича произошло в поздние годы. Известно, что его арест стал для отца огромной трагедией. Тема уважения к труду, уважения, привитого отцом, — еще один важный мотив творчества этого поэта. Уже после революции, уподобляя свою лиру черепахе, Осип обращается к проблематике поэтического труда и вновь к лейтмотиву времени:
Поит дубы холодная криница,
Простоволосая шумит трава,
На радость осам пахнет медуница.
О, где же вы, святые острова,
Где не едят надломленного хлеба,
Где только мед, вино и молоко,
Скрипучий труд не омрачает неба
И колесо вращается легко?
(«Черепаха», 1919)
Получив начатки образования дома, Иосиф в 1899 году был отдан в Тенишевское училище — которое, по замыслу его основателей, должно было стать колыбелью для воспитания молодых талантов. Преподаватели отмечали старательность будущего поэта. Тенишевское училище обогатило будущего художника слова бесценной дружбой с Борисом Синани и подарило общение с его семьей. Несколькими годами позже это училище дало миру еще одного выдающегося российского литератора, Владимира Набокова. Несомненно, преподавание здесь основывалось на более прогрессивных началах, чем в большинстве привилегированных учебных заведений того времени. Известно, что на выпускном вечере Иосиф читал стихотворение «Колесница» (к сожалению, текст не сохранился).
Можно утверждать, что уже в начале творческого пути Иосиф предчувствует избранность и трагизм своей грядущей судьбы:
О, маятник душ строг —
Качается глух, прям,
И страстно стучит рок
В запретную дверь к нам…
(«Сегодня дурной день…», 1911)
Рок, действительно, уже стучался в двери. Империя — словно корабль большой и когда-то могучий — в начале нового столетия стала рушиться на глазах, погружаясь на закате в алые волны Невы. А они, современники, еще дети, наблюдая это чудовищно-грандиозное явление, поначалу воспринимали лишь прекрасный для них ужас и драматизм происходящего.
Закончивший Тенишевскую гимназию юноша с огромными задумчивыми глазами начал жить стихами, ловя прекрасное вокруг. Несомненно, он был наделен таинственным даром тонко чувствовать гармонию в поэзии, в музыке, улавливать ее в молчаливых архитектурных ансамблях и понемногу учился создавать прекрасное сам, в мире поэтических грез.
Некоторое время будущий поэт обучался за границей — в Сорбонне (1907–1908), в 1909–1910 годах в Гейдельберге. Многие стихи Мандельштама хранят отпечаток влияния литературы, искусства Западной Европы. За границей он жадно впитывал в себя культуру, учился на ее прекрасных образцах, формировал свое представление о совершенстве художественных произведений.
Стихийный лабиринт,
непостижимый лес,
Души готической рассудочная
пропасть,
Египетская мощь и христианства
робость,
С тростинкой рядом — дуб,
и всюду царь — отвес.
Но чем внимательней,
твердыня Notre Dame,
Я изучал твои чудовищные ребра, —
Тем чаще думал я:
из тяжести недоброй
И я когда-нибудь прекрасное создам…
(«Notre Dame», 1912)
Уже в это время поэт приходит к пониманию онтологической сущности искусства, к идее моделирования мира посредством художественных образов. При этом он всегда видит перед собой высшие цели, свято веря в предназначение художника-творца…
Продолжение в следующем номере
