Мариэтта Чудакова
Окончание, начало читайте в «З-С», № 02/2021.
Был ли голод кому-либо выгоден?
«Если бы большевики желали не допустить голод, они вполне могли бы в десятки раз снизить потери от него, особенно опираясь на помощь русской и мировой общественности, которая протянула щедрую руку голодающим людям, не обращая внимание на сущность воцарившегося в России режима» (Зубов А. Б.[1] С. 749). Авторы учебника приводят один из подтверждающих эту гипотезу фактов: «Находясь в Галлиполи в тяжелейших экономических и моральных условиях, Белые солдаты и офицеры собрали деньги и отправили советскому консулу во Франции в помощь голодающим в советской России. О судьбе этих денег можно только догадываться» (Зубов А. Б. С. 750). Скепсис авторов оправдан хотя бы потому, что об этих деньгах, насколько я знаю, никогда официально не упоминалось.
«Очень вероятно, рачительная экономическая политика вообще могла не допустить голода в таких крайних формах. Но большевикам был нужен именно голод, выморачивание народа и подавление всех возможных источников сопротивления их режиму, для чего голодомор был исключительно удобен» (Зубов А. Б. С. 749).
Не берусь судить, действительно ли это именно так, как видится глубоко уважаемым мною историкам. Но полностью согласна (проанализированные мною источники это подтверждают) — голод был, во всяком случае, очень на руку власти в одном определенном направлении.
Голод и Церковь
Голод был использован властью для решительного нападения на Церковь.
В декабре 1921 года правительство предложило Церкви делать пожертвование деньгами и продовольствием. «Желая усилить возможную помощь вымирающему от голода населению Поволжья, Мы нашли возможным, — пояснял позже патриарх Тихон, — разрешить церковно-приходским Советам и общинам жертвовать на нужды голодающих драгоценные церковные украшения и предметы, не имеющие богослужебного употребления (курсив наш. — М. Ч.), о чем и оповестили Православное население 6 (19) февраля с. г. особым воззванием, которое было разрешено Правительством к напечатанию и распространению среди населения. Но вслед за этим, после резких выпадов в правительственных газетах по отношению к руководителям Церкви, 10 (23) февраля ВЦИК для оказания помощи голодающим постановил изъять из храмов все драгоценные церковные вещи, в том числе и сосуды и прочие богослужебные предметы. С точки зрения Церкви подобный акт является актом святотатства, и Мы священным нашим долгом почли выяснить взгляд Церкви на этот акт, а также оповестить о нем верных духовных чад…».
Патриарх пояснял, что не может одобрить изъятие из храмов, хотя бы через добровольное пожертвование, «священных предметов, употребление коих не для богослужебных целей воспрещается канонами Вселенской церкви и карается Ею, как святотатство, — мирянин отлучением от Нее, священнослужитель — извержением из сана…».
На эти слова патриарха трудно что-либо возразить. Совершенно не важно, верующий вы человек или не верующий, вы в любом случае понимаете: нельзя, оставаясь патриархом, нарушить установления Церкви.
Но для возникшей в России в конце 1917 — начале 1918 года власти такие тонкости, конечно, не существовали — для нее существовали только ее собственные установления.
28 марта «Известия» публикуют перечень «врагов народа», где первым указан патриарх Тихон «со всем своим церковным собором».
26 апреля начинается процесс над священниками, где патриарх Тихон пока еще выступает (в здании Политехнического музея в Москве) в качестве свидетеля. 10 священников приговорены к расстрелу. Затем 6 помилованы, четверо — расстреляны. В мае 1922 года арестован патриарх.
Это — видимая часть событий, отраженная в газетах.
Была и невидимая, много лет тщательно скрываемая советской властью. Почему — станет ясно из самого содержания некоего документа, ради которого вновь вернемся к «Истории России», написанной сорока двумя историками: там он приводится.
Ленин и русское духовенство
Из секретного письма Ленина членам Политбюро ЦК РКП (б) 19 марта 1922 года: «Для нас именно данный момент представляет из себя не только исключительно благоприятный, но и вообще единственный момент, когда мы можем с 99‑ю из ста шансов на полный успех разбить неприятеля наголову (курсив наш; обратите внимание на эту фронтовую лексику, которую использует руководитель страны в мирное время, говоря о ее гражданах. — М. Ч.) и обеспечить за собой необходимые для нас позиции на много десятилетий. Именно теперь и только теперь, когда в голодных местах едят людей и на дорогах валяются сотни, если не тысячи трупов (и вновь нельзя не сказать, что трудно смириться с этой очевидностью: для человека, стоящего во главе огромной страны, трупы соотечественников только пешки в политической игре. — М. Ч.), мы можем и поэтому должны провести изъятие церковных ценностей с самой бешеной (одно из любимых слов Ленина. — М. Ч.) и беспощадной энергией, не останавливаясь перед подавлением какого угодно сопротивления… Никакой иной момент, кроме отчаянного голода, не даст нам такого настроения широких крестьянских масс, который бы либо обеспечивал нам сочувствие этой массы, либо, по крайней мере, обеспечивал бы нам нейтрализовывание этих масс… Мы должны именно теперь дать самое и решительное и беспощадное сражение черносотенному духовенству и подавить его сопротивление с такой жестокостью, чтобы они не забыли об этом в течение нескольких десятилетий… Чем большее число представителей реакционной буржуазии и реакционного духовенства удастся нам по этому поводу расстрелять, тем лучше… (курсив наш. — М. Ч.) Для наблюдения за быстрейшим и успешнейшим проведением этих мер назначить… секретную комиссию при обязательном участии товарищей Троцкого и Калинина, без всякой публикации об этой комиссии, с тем, чтобы проведение всей операции (обратим внимание на само это слово. — М. Ч.) было обеспечено и проводилось не от имени комиссии, а в общесоветском и общепартийном порядке» (цит. по: Зубов А. Б. С. 750–751).
Здесь нечего комментировать. Но нельзя не чувствовать острую горечь — какой человек почти на целый век определил судьбу такой потрясающей страны, как Россия…
Летом 1922 года были убиты наиболее любимые верующими священники, среди них — митрополит Петроградский Вениамин.
Всего уничтожено «в ходе репрессий 1922–1923 годов не менее 6 тысяч представителей духовенства и монашества. <…>
Конфискованное церковное имущество было вместе с другими драгоценностями царского времени продано для закупки оборудования и оружия за рубежом, для поддержки неудавшейся немецкой революции 1923 года, для содействия иным акциям Коминтерна, а совсем не для спасения голодающих» (Зубов А. Б. С. 752).
…К концу 1924 года в тюрьмах и лагерях побывало около половины всего российского епископата — 66 архиереев. По данным Православного Свято-Тихоновского богословского института, общее количество репрессированных церковных деятелей в 1921–1923 годах составило 10 тысяч человек. Из них был расстрелян каждый пятый. То есть 2000 митрополитов, священников, дьяконов.
НЭП
Во второй половине 1921 года Ленин вынужден был признать свои серьезные промахи (это, конечно, сказано слишком мягко).
«…Мы сделали ту ошибку, что решили произвести непосредственный переход к коммунистическому производству и распределению. Мы решили, что крестьяне по разверстке дадут нам нужное количество хлеба, а мы разверстаем его по заводам и фабрикам — и выйдет у нас коммунистическое производство и распределение»[2].
…Тут хочется остановиться и задать вопрос своим юным читателям. А уж если они живут в селе, то мой вопрос вообще не составит для них никакого затруднения. Вопрос мой такой: разве вот эти ленинские слова — «Мы решили, что крестьяне по разверстке дадут нам нужное количество хлеба» — не говорят о полной оторванности человека от реальной жизни, о его безоглядной погруженности в утопию, то есть сказочную жизнь?
Есть такое просторечное русское выражение — с каких щей? С чего это Ленин решил, что крестьянин, у которого семеро детей по лавкам, отдаст бесплатно (в этом была суть продразверстки: сколько на тебя комитетом бедноты — комбедом — разверстано, столько ты обязан отдать) хлеб, каждый пуд которого полит его потом?
«На экономическом фронте с попыткой перехода к коммунизму мы к весне 1921 года, — говорил Ленин на III конгрессе Коминтерна летом 1921 года, — потерпели поражение гораздо более серьезное, чем какое бы то ни было поражение, нанесенное нам Колчаком, Деникиным или Пилсудским… Оно выразилось в том, что наша хозяйственная политика в своих верхах оказалась оторванной от низов… Разверстка в деревне, этот непосредственный коммунистический подход к задачам строительства в городе… оказалась основной причиной глубокого экономического и политического кризиса, на который мы наткнулись весной 1921 года»[3].
Напомню коммунистический принцип — «от каждого по способностям, каждому по потребностям». В отличие от принципа социалистического — «каждому по его труду». Понятно, что этот так называемый социалистический принцип ничем принципиальным не отличается от капиталистического: владелец автомобильного завода тоже платит своим рабочим по труду. Да — он не отдает им все заработанное, но точно так же поступала и советская власть.
Коммунистический принцип навсегда остался в теории — нигде и никогда не применялся, кроме как в российских сельских коммунах 1919–1920 годов, необычной и, несомненно, светлой жизни которых хватило на год-полтора, но никак не на десятилетия… Просто потому, что не может долго держаться уклад, рассчитанный только на высокоморальных, самоотверженных людей. Любое общество должно рассчитывать на людей обычных, которым так или иначе выгодно следовать заведенному порядку.
…Но вот почему крестьянин за счет своего труда должен был добровольно удовлетворять потребности (несомненно, насущные — есть всем надо!) городских рабочих — это вряд ли нам смог бы объяснить самый правоверный большевик.
В марте 1921 года было объявлено о переходе к новой экономической политике (сокращение — нэп). Новая — по отношению к политике обирания людей при помощи вооруженных «продовольственных отрядов». А так — это было возвращение элементов нормальной старой экономики при сохранении установившейся политической власти:
— отмена столь важной для Ленина еще до Октября всеобщей трудовой повинности: людей уже не гнали, как скот, на не ими выбранный труд;
— создание смешанных акционерных обществ;
— введение элементов хозрасчета;
— появление денег для оплаты труда вместо натуральной оплаты…
И многое другое.
В течение всего 1921 года в стране продолжался голод. Реально нэп начал действовать после его законного утверждения в конце 1921— начале 1922 годов. В 1960–1970‑е годы еще можно было встретить людей, которые живо его помнили. Все они единодушно утверждали: продукты появились в витринах магазинов на другой день.
Для многих, успевших настроиться на коммунистическую утопию, нэп оказался ударом.
Само появление в ресторанах за столиками, уставленными бутылками шампанского в корзинах со льдом, богатых людей, их жен в кольцах и чернобурках, еще совсем недавно буржуев, было для тех, кто жил надеждой на мировую революцию, шокирующим. Буржуазность, успевшая стать ненавистной, вновь узаконивалась! А они уже привыкли встречать таких людей — богатеев (напомню, слово, введенное в широкий оборот Лениным) только в сопровождении человека с ружьем и двигающимися только в одном направлении — на Лубянку.
Маяковский выносил суровый приговор молодым людям, поддавшимся соблазнам нэпа:
И мальчики
пачками
стреляют за нэпачками.
Нравятся
мальчикам
в маникюре пальчики.
Играют
этим пальчиком
нэпачки
на рояльчике.
(«Маруся отравилась»)
Нэпманы
Но и Михаил Булгаков, нескрываемый политический противник Маяковского, тоже не испытывает симпатии к нэпманам! Хотя и готов их использовать.
«Отправился я к знакомым нэпманам. Надоело мне бывать у писателей. <…> Московская же литературная богема угнетает.
Придешь, и — или попросят сесть на ящик, а в ящике — ржавые гвозди, или чаю нет, или чай есть, но сахару нет… <…>
У нэпманов оказалось до чрезвычайности хорошо. Чай, лимон, печенье, горничная, всюду пахнет духами, серебряные ложки… на пианино дочь играет «Молитву девы», диван, «не хотите ли со сливками», никто стихов не читает и так далее.
<…>
Вошел некто, перед которым все побледнело и даже серебряные ложки съежились…
На пальце у вошедшего сидело что-то напоминающее крест на храме Христа Спасителя на закате.
<…>
По камню, от которого сыпались во все стороны разноцветные лучи, по тому, как на плечах у толстой жены вошедшего сидел рыжий палантин, по тому, как у вошедшего юрко бегали глаза, я догадался, что передо мной всем нэпманам — нэпман…» («Столица в блокноте. IV. Триллионер», 20 января 1923 года).
Сам же нэп Булгакову как раз нравится.
Летом 1976 года в наших долгих беседах о московской литературной жизни первой половины 1920‑х В. П. Катаев говорил мне: «Тогда был нэп, понимаете? Мы были против нэпа — Олеша, я, Багрицкий. А он мог быть и за нэп. Мог».
Булгакову только не нравится слово — очередная советская аббревиатура. Какая там новая экономическая политика? Он, до 26 лет бывший в подданстве Российской империи, в обращении к свободной торговле не видел ничего нового.
«— Брось ты это чертово слово! — ответил я. — Это вовсе не нэп, это сама жизнь. Москва начинает жить.
…Нэпманы уже ездили на извозчиках, хамили по всей Москве. Я со страхом глядел на их лики и испытывал дрожь при мысли, что они заполняют всю Москву, что у них в кармане золотые десятки… что они сильные, зубастые, злобные, с каменными сердцами» («Сорок сороков», 1923).
Пройдет 70 лет — и жители России вновь испытают близкие чувства…
Но обо всем в свое время.
Однопартийность
Весной 1922 года на ХI съезде партии член Политбюро и глава профсоюзов Томский сказал:
— Нас упрекают за границей, что у нас режим одной партии. Это неверно. У нас много партий. Но в отличие от заграницы у нас одна партия у власти, а остальные в тюрьме.
Делегаты партийного съезда отозвались на эти слова бурными аплодисментами.
Томский застрелится через 14 лет в ожидании неминуемого ареста: та партия, которая была у власти, перекочевывала в тюрьму и в могильные ямы — именно благодаря режиму одной партии.
Преследуя и убивая церковных деятелей, партия большевиков одновременно готовилась к расправе с недавними товарищами по революционной борьбе.
Выполнялась главная задача: правящая партия должна была стать единственной — и несменяемой у власти — партией в стране. Причем задача была не убеждать население страны в своей эффективности, а физически устранять возможных соперников, расчищать поле для неограниченной диктатуры.
Постановление Политбюро РКП (б) «О меньшевиках», принятое в декабре 1921 года, предписывало к «политической деятельности их не допускать, обратив сугубое внимание на искоренение их влияния в промышленных центрах[4]. Самых активных высылать в административном порядке в непролетарские центры, лишив их права занимать выборные должности, вообще должности, связанные с общением с широкими массами».
Обратите внимание — люди не осуждены, но им создают препятствия в общении с другими людьми.
Впрочем, сами большевики поняли, что тут нужны дополнительные меры, и спустя месяц Политбюро принимает решение: «Репрессии против меньшевиков усилить и поручить нашим судам (! — М. Ч.) усилить их».
Ленин, работая в это время над проектом Уголовного кодекса РСФСР (СССР еще не образован), пишет: «По-моему, надо расширить применение расстрела (с заменой высылкой за границу) <…> ко всем (! — М. Ч.) видам деятельности меньшевиков, эсеров и тому подобное; найти формулировку, ставящую эти деяния в связь с международной буржуазией и ее борьбой с нами…»
Обратите внимания на слова «найти формулировку»: речь идет не о поиске истины (чем должен заниматься любой суд), а о манипуляциях. Перед нами — этап советской судебной системы, готовящий будущую поговорку: «Был бы человек, а дело найдется!»
В марте 1922 года, выступая на ХI съезде правящей партии, Ленин вынужден был обосновывать вынужденное (провалом хозяйствования большевиков) отступление к капитализму — суть нэпа. Но он при этом требует, чтоб не смели говорить, что это признаки революции буржуазной (то есть той самой революции, которую Ленин, некстати появившись в России в апреле 1917 года, не дал довести до конца). «И меньшевики, и эсеры, которые все такие вещи проповедуют, удивляются, когда мы говорим, что мы за такие вещи будем расстреливать». Ленин подчеркивает в речи: «За публичное оказательство[5] меньшевизма наши суды должны расстреливать, а иначе это не наши суды, а бог знает что».
То есть — расстреливать не за действия, направленные против существующей власти, а за обнаружение определенных политических взглядов.
…Столыпину такое, конечно, и в голову не приходило.
Процесс эсеров
Когда было объявлено о начале процесса правых эсеров (достаточно далеких от левых эсеров — сторонников «индивидуального террора»), Горький, успевший хорошо узнать способ поведения большевиков, пришедших к власти, понял, что революционерам, каждый из которых подолгу отсидел в Российской империи в тюрьмах и ссылках, грозит смерть.
Процесс проходил в Москве 8 июня — 7 августа 1922 года.
1 июля 1922 года Горький пишет Рыкову:
«Алексей Иванович!
Если процесс социалистов‑революционеров будет закончен убийством — это будет убийство с заранее обдуманным намерением — гнусное убийство.
Я прошу Вас сообщить Л. Д. Троцкому и другим это мое мнение. Надеюсь, оно не удивит Вас, ибо Вам известно, что за все время революции я тысячекратно указывал Советской власти на бессмыслие и преступность истребления интеллигенции в нашей безграмотной и некультурной стране.
Ныне я убежден, что если эсеры будут убиты — это преступление вызовет со стороны социалистической Европы моральную блокаду России».
На письме с резолюцией Рыкова («Разослать через Секретариат всем членам Политбюро») — приписка Троцкого: «Предлагаю: поручить редакции «Правды» мягкую статью о художнике Горьком, которого в политике никто всерьез не берет; статью опубликовать на иностранных языках».
Горький отправил знаменитому французскому писателю Анатолю Франсу письмо, где описал идущий в Москве процесс как приготовление «к убийству людей, искренне служивших делу освобождения русского народа». Он просил коллегу по литературному цеху обратиться к Советскому правительству «с указанием на недопустимость преступления. <…> Может быть, Ваше веское слово сохранит ценные жизни социалистов».
Это письмо опубликовал 20 июля 1922 года журнал «Социалистический вестник» — орган меньшевиков‑эмигрантов, выходящий в Берлине. В тот же день Политбюро по предложению Троцкого приняло постановление: «Поручить тройке по делу эсеров заказать и проследить за напечатанием ряда статей в том смысле, что ходатайства Горького и Анатоля Франса никакого значения для Советской России иметь не будут».
Ленин отозвался на это в письме Бухарину от 7 сентября 1922 года: «Я читал в заграничной печати поганое письмо Горького».
Многие известнейшие интеллектуалы Запада откликнулись на призыв Горького. Среди них был великий Эйнштейн, известный философ Бертран Рассел и другие.
Скорей всего, именно защита западных либералов и особенно социалистов помогла подсудимым избежать немедленной смерти. Из 34 обвиняемых 12 были приговорены к высшей мере наказания. Впоследствии этот приговор всем был заменен на лагерные сроки.
Сроки были длинные. Условия несопоставимы с «царской» каторгой. Живым на свободу из советского лагеря не вышел никто из эсеров.
1922. «Философский пароход»
В начале 1922 года в РСФСР (пока еще не СССР) приняли Уголовный кодекс. Это было событием, поскольку около пяти лет страна жила без права — людей расстреливали без суда, «руководствуясь своим революционным правосознанием…».
15 мая Ленин посылает наркому юстиции свои поправки и дополнения. Главное его требование — расширить сферу применения расстрела.
Например, добавить расстрел за неразрешенное возвращение на родину из-за границы.
И вводилось право замены расстрела высылкой. Она предназначалась главным образом для профессуры — для людей, гораздо более образованных, чем профессиональные революционеры, вставшие у власти (им в свое время повышать образовательный уровень было некогда — профессия, ставшая главной, отнимала все время).
«…Если методы борьбы с царскими офицерами, чиновниками и другими (по большевистской терминологии «бывшими людьми») были, в сущности, просты: одних — перестрелять, других — заставить бежать на чужбину, то вопрос о том, что делать с «антисоветской интеллигенцией», был гораздо сложнее. В теоретиках дореволюционной закалки хозяева страны во главе с Лениным видели первейшую опасность для новой власти, врага, который потенциально, воспитывая всего лишь словом, мог опрокинуть коммунистический миропорядок. «Профессура» не бегала с винтовками, не бросала бомбы и не стреляла из-за угла, но именно борьбу с ней начали вести наиболее методично…»[6]
Современные исследователи полагают, что одной из главных причин высылки было желание установить полный контроль над умами, безнаказанно одурманивать людей пропагандой. Для этого и было необходимо удалить «из страны интеллектуальную элиту — тех людей, которые могли мыслить свободно, самостоятельно анализировать обстановку и высказывать свои идеи, а зачастую и критиковать существующий режим.
Не знаю, проговаривала ли верхушка власти (Политбюро) эти вещи впрямую или они понимали друг друга без слов. Так или иначе, высылка из страны (под угрозой смертной казни!) ее несомненной интеллектуальной элиты под странным для любой демократической страны предлогом (в сущности — «не сошлись во взглядах!», в основном философских: там было немало философов‑идеалистов, тогда как сам Ленин, как и все коммунисты, был материалистом) недвусмысленно засвидетельствовала: власть хочет оставить в стране под своим началом как можно меньше людей образованных, умных, самостоятельно мыслящих и как можно больше тех, кто бездумно пойдет туда, куда поведут.
Одно из худших насилий над человеком — принудительно лишить его родины (за попытку возвращения Ленин, напомню, обещал расстрел)[7]. Ленин считал это вполне нормальным. Он обещал управлять страной при помощи насилия и твердо шел по этому пути.
Удручают сами формулировки Ленина, явно рассматривавшего Россию как свою вотчину, из которой он вправе выгнать любого смерда, — например, в письме в ЦК ВКП (б) от 16 июля 1922 года: «…Все сотрудники «Экономиста» — враги самые беспощадные. Всех их вон из России.
Делать это надо сразу. К концу процесса эсеров, не позже. Арестовать несколько сот — и без объявления мотивов — выезжайте, господа! Всех авторов «Дома литераторов», питерской «Мысли» (весьма содержательные, на высоком профессиональном уровне издававшиеся журналы. — М. Ч.); Харьков обшарить (просто полублатной жаргон… — М. Ч.), мы его не знаем, это для нас «заграница». Чистить надо быстро…» (подчеркивания автора письма, курсив наш. — М. Ч.).
Ленин считал, что, выдворяя «вон из России» умных, широко образованных, свободно мыслящих людей, он чистит страну!
В заключениях следователей повторяется примечательная эмоциональная формулировка: «…ни на один момент не прекращал своей антисоветской деятельности…» (курсив наш. — М. Ч.). Видимо, накал раздражения против «умников» был слишком силен.
7 августа 1922 года завершился процесс эсеров, а 9‑го уже был подготовлен «список интеллигентов, подлежащих высылке за границу», — по заданию Ленина, еще до мозгового удара (25 мая). Так что определение Горького в письме Рыкову по поводу процесса эсеров не было преувеличением — шло именно истребление интеллигенции в России.
Осенью 1922 года из Петрограда на двух пароходах поплыли в изгнание более 60 русских мыслителей, инженеров, ученых. Это явление получило название «Философский пароход». Оно стало некоей точкой отсчета — с нее в ХХ веке начался драматический раскол единой русской культуры.
«Их высылали с семьями, но без денег и без имущества (специально оговаривалось, что высылаемый может взять с собой за границу две пары кальсон, две пары носок, брюки, пиджак, пальто, шляпу, две пары обуви). Все нажитое высылаемым большевицкая власть оставляла себе, отказывалась только от интеллекта» (Зубов А. Б. С. 805).
Многие из пассажиров парохода уезжать из России совершенно не хотели. Одни успешно преподавали и надеялись и дальше учить российских студентов, другие успешно лечили. Но им не дали.
Значительная часть высланных впоследствии прославила свое имя (но увы — уже не Россию) в Европе и США.
Сама идея отправить на пароходе из страны людей, которые иначе мыслят (на что, как известно, не все люди вообще способны), и ждать от этого действия, видимо, ускорения строительства социализма, конечно, попахивала абсурдом. Не исключаю, что именно это впечатление абсурда подтолкнуло впоследствии художественную мысль Андрея Платонова — в его самой трагической, возможно, в литературе советских лет повести «Котлован» (1930).
Там идет обобществление всей живности, находящейся в собственности крестьян, для срочной организации колхоза. Беднота уже согласилась, а «середняки» просят разрешения еще помедлить.
«— Дозволь, товарищ актив, еще малость средноте постоять, — попросили задние мужики, — может, мы обвыкнемся: нам главное дело привычка, а то мы все стерпим».
«Активист» дозволяет, пока еще не успели «сколотить бревна в один блок.
— А к чему ж те бревна-то ладят, товарищ активист? — спросил задний середняк.
— А это для ликвидации классов организуется плот, чтоб завтрашний день кулацкий сектор ехал по речке в море и далее…»
И вот плот доделан.
«По слову активиста кулаки согнулись и стали двигать плот в упор на речную долину. Жачев же пополз за кулачеством, чтобы обеспечить ему надежное отплытие в море по течению и сильнее успокоиться на том, что социализм будет…»
«Ликвидировав кулаков вдаль, Жачев не успокоился… Он долго наблюдал, как систематически уплывал плот по снежной текущей реке, как вечерний ветер шевелил темную, мертвую воду, льющуюся среди охладелых угодий… <…>
Кулачество глядело с плота в одну сторону — на Жачева; люди хотели навсегда заметить свою родину и последнего, счастливого человека на ней.
Вот уже кулацкий речной эшелон начал заходить на повороте за береговой кустарник, и Жачев начал терять видимость классового врага.
— Эй, паразиты, прощай! — закричал Жачев по реке.
— Про-щай-ай! — отозвались уплывающие в море кулаки».
Ленин многих из отправленных им из России на «философском пароходе» знал лично. Кричал ли он им в душе: «Эй, паразиты, прощай!»?..
Образование СССР
30 декабря 1922 года I Всесоюзный съезд Советов утвердил Договор об образовании Союза ССР. В новое государство вошли 4 сформировавшиеся к тому времени после жестоких боев Гражданской войны республики: РСФСР (Российская Советская Федеративная Социалистическая Республика), УССР (Украина), БССР (Белоруссия) и ЗСФСР (Закавказская Социалистическая Федеративная Советская Республика, куда вошли Грузия, Армения и Азербайджан).
На картах мира исчезла Россия.
[1] «История России. ХХ век: 1894–1939». Под ред. А. Б. Зубова. М., 2009
[2] Ленин В. И. Полное собрание сочинений. Т. 44.
[3] Ленин В. И. Полное собрание сочинений. Т. 44.
[4] Напомню, что еще со времени выборов в Учредительное собрание меньшевики пользовались авторитетом именно у рабочих (как эсеры — у крестьян).
[5] Оказательство (устаревшее, но хорошее, по-моему, слово) — проявление, объявление, обнаружение.
[6] Высылка вместо расстрела. Депортация интеллигенции в документах ВЧК — ГПУ. 1921–1923. — М., 2005.
[7] Напомню тем, кто забыл, статью 6 часть 3 сегодняшней Российской Конституции: «Гражданин Российской Федерации не может быть лишен своего гражданства или права изменить его». Поясняю: значит, никого нельзя выслать в современной России насильно из страны и лишить российского гражданства — и никому нельзя запретить сменить гражданство по своей воле. Сегодня среди депутатов Думы, возможно, есть охотники вернуть государству право лишать человека родины. Но такой закон, ими принятый, не будет иметь силы — Конституция есть собрание законов прямого действия, имеющих преимущество перед любым законом и указом.
