Наталья Рожкова

Николай Васильевич Гоголь родился 1 апреля по новому стилю. В нынешнем году исполняется 210 лет со дня его рождения. В рамках продолжения проекта «Музей как лицо эпохи» мы публикуем статью о Доме Гоголя — мемориальном музее, расположенном в Москве, о жизни и творчестве писателя.

«Два Гоголя соседствуют в Москве, похожи и как будто непохожи», — сказал поэт. И бронзового гиганта, изваянного Томским, слившегося с синевой бульвара, многие именуют парадно-официозным, да и сам скульптор считал неудачным. Но он, полный жизни, соответствует приметам столицы, стремительно несущейся мимо, не оставляющей ни минуты на раздумья. Благодаря выраженной вертикали и четкому силуэту монумент неплохо визуально воспринимается в довольно «жестком» архитектурном окружении, не теряется на открытых пространствах. А в трехстах метрах от него, около Арбатских ворот укрылся усадебный ансамбль. Чугунные ворота ведут в небольшой сквер, где клены бережно охраняют другой памятник. Андреев изобразил писателя, глубоко погруженного в тягостные размышления, подчеркнув его подавленное состояние согбенной позой, опущенной линией плеч, наклоном головы, складками плаща, который почти полностью скрывает как бы озябшее тело. Но взгляд — вовсе не скорбный. Мудрый и слегка ироничный, он словно остановился на окнах ампирного особняка, в стенах которого Гоголю довелось прожить последние годы своего недолгого земного бытия.

Оба скульптора, как и Гоголь, носили имя Николай. Два Гоголя в Москве. А музей — единственный в России.

История здания прослеживается с XVII века, когда на участке, принадлежавшем сотнику Ивану Бутурлину, возвели первые каменные палаты. Современные формы придал усадьбе один из ее владельцев — коллежский асессор Дмитрий Болтин (состоящий в дальнем родстве с известным историком), увеличив в 1809 году ее длину с 14 до 22 саженей. Во время пожара 1812 года погибли все деревянные постройки во дворе участка, а каменное строение сильно пострадало. Восстанавливал его новый хозяин — генерал-майор Александр Иванович Талызин, участвовавший в заговоре против Павла I (а его отец выступил на стороне Екатерины Великой в заговоре против Петра III). После смерти Талызина в 1847 году имение перешло его родственнице. Вскоре здесь снял квартиру граф Александр Петрович Толстой, только что вернувшийся из Европы. А через несколько месяцев он купил владение и записал его на имя своей жены Анны Георгиевны, урожденной княжны Грузинской. В 1848‑м супруги пригласили к себе Гоголя, с которым познакомились за границей. Произведения писателя приобрели известность за рубежом еще при его жизни. В конце 1830‑х появляются первые переводы на немецкий, чешский и другие языки. В 1845 в Париже вышел сборник повестей на французском (перевод Луи Виардо, супруга музы Тургенева при участии последнего), высоко оцененный Сент-Бёвом и сыгравший важную роль в ознакомлении мировой общественности с творчеством русского гения. В 1848, после паломничества в Иерусалим, Николай Васильевич окончательно вернулся в Россию. Супруги Толстые были одними из немногих близких ему людей. Духовным отцом графа являлся протоиерей Матфей Константиновский, с которым Гоголь впервые увиделся в этом доме.

Писателя приглашение обрадовало, так как он переживал трудное время. Знаменитая книга «Выбранные места из переписки с друзьями», где автор стремился донести постигнутую им христианскую истину, вызвала суровую критику со стороны неистового Виссариона, а также отчуждение многих друзей Николая Васильевича. Гоголь очень любил Москву, однако никогда не имел здесь собственного жилья и даже наемной квартиры, останавливался обычно у знакомых. В этом доме он жил и творил до рокового 1852 года, когда заболел.

Старший научный сотрудник музея, кандидат культурологии, правнук знаменитого скульптора С. Т. Конёнкова Олег Юрьевич Робинов начинает знакомить с последним пристанищем писателя. Музей был открыт в 2009 году по инициативе заслуженного работника культуры Российской Федерации, кандидата педагогических наук Веры Павловны Викуловой, являющейся сейчас его директором. Научная концепция музейной экспозиции воплощена художником Леонтием Озерниковым. В каждой из комнат первого этажа главного дома усадьбы имеется некий главный, ведущий предмет. Он превращен в символическую инсталляцию и выражает акцент интерьера. В прихожей это — «сундук странствий». Крышка его открыта, хозяин вроде отошел, чтобы захватить какую-то необходимую в путешествии вещь. А мы смотрим на гербарии, лежащие на дне, книги, вышитый рушничок с древним орнаментом, когда еще русские и украинцы были единым народом… Сейчас вернется Николай Васильевич, захлопнет сундук, наденет крылатку, висящую рядом, и покинет светлые комнаты. И ощущение бездомности, исходящей от этих стен, станет еще сильнее, бездомности, если верить мировой литературе — а как же ей не верить? — важной для человека в неменьшей степени, чем Дом. Заведующий кафедрой теории литературы и художественной культуры Донецкого национального университета профессор А. А. Кораблев пишет в работе «Дом и бездомность в русской литературе (Пушкин — Гоголь — Булгаков): «Дом — малый мир человека, обустроенный по его потребностям и возможностям, проекция и материализация его внутреннего бытия, условие его житейского существования и жизненной реализации. И все-таки самые великие сюжеты — не о нем, а о том, что происходит, когда человек покидает свой Дом». А в XX столетии, после персонажей Булгакова, на горьких просторах планеты откроется «бездомность» Марины Цветаевой и — уже почти рядом — Николая Рубцова и Венички Ерофеева, создавшего свою прозаическую «поэму»…

Интерьер гостиной достаточно точно воссоздан по воспоминаниям современников писателя. Мебель красного дерева, обитая бежевой тканью с венками — модным в то время мотивом, большой диван, «выходец» из дома М. П. Погодина на Девичьем поле. Знакомство с Погодиным началось с 1832 года и вскоре переросло в дружбу. Николай Васильевич, бывая в Первопрестольной проездом, чаще всего останавливался у легендарного столичного интеллектуала, являвшегося в течение полувека, по признанию Д. Мирского, «центром литературной Москвы», историка, журналиста, издателя журнала «Москвитянин», где печатались произведения писателя. Приведем фрагмент одного из писем Гоголя Погодину: «Вот тебе несколько строчек, мой добрый и милый! Едва удосужился. Петербург берет столько времени. Езжу и отыскиваю людей, от которых можно сколько-нибудь узнать, что такое делается на нашем грешном свете. Все так странно, так дико. Какая-то нечистая сила ослепила глаза людям, и Бог попустил это ослепление. Я нахожусь точно в положении иностранца, приехавшего осматривать новую, никогда дотоле не виданную землю: его все дивит, все изумляет и на всяком шагу попадается какая-нибудь неожиданность. Но рассказов об этом не вместишь в письме. Через неделю, если Бог даст, увидимся лично и потолкуем обо всем. Я заеду прямо к тебе, и мы с месяц поживем вместе. Обнимаю и целую тебя крепко. Передай поцелуй всем домашним. Весь твой Гоголь».

Главный предмет гостиной — камин. Вероятнее всего, Гоголь сжег здесь второй том «Мертвых душ». В последние годы жизни писатель ощущал постоянную физическую слабость, но продолжал изматывать себя строгим соблюдением постов и изнурительным трудом. В одном из писем к поэту Николаю Языкову он писал: «Здоровье мое стало плоховато… Нервическое тревожное беспокойство и разные признаки совершенного расклеения во всем теле пугают меня самого». Возможно, что это «расклеение» и подтолкнуло писателя февральской ночью, за десять дней до кончины, бросить рукописи в камин и затем собственноручно их поджечь. Свидетелем этой сцены стал слуга Семен, который уговаривал барина пощадить бумаги. Но тот лишь жестко ответил: «Не твое дело! Молись!». Утром следующего дня Гоголь, пораженный своим поступком, сокрушался А. П. Толстому: «Вот, что я сделал! Хотел было сжечь некоторые вещи, давно на то приготовленные, а сжег все. Как лукавый силен — вот он к чему меня подвинул! А я было, там много дельного уяснил и изложил… Думал разослать друзьям на память по тетрадке: пусть бы делали, что хотели. Теперь всё пропало».

«Ключевой» предмет кабинета — высокая конторка. Все, кто приходил сюда, как правило, заставали Николая Васильевича работавшим стоя у нее, либо переписывавшим рукопись за столом. И. С. Тургенев вспоминал: «Комната его находилась возле сеней, направо. Мы вошли в нее, и я увидел Гоголя, стоявшего перед конторкой с пером в руке… От его покатого, гладкого, белого лба по-прежнему так и веяло умом… Гоголь говорил много, с оживлением… все выходило ладно, складно, вкусно и метко».

— Трудно представить издание гоголевской поэмы без замечательных рисунков Боклевского или Агина, однако сам писатель отказывался от каких-либо иллюстраций, — рассказывает Олег Робинов. — В этом зале находится вариант его собственной обложки к «Мертвым душам». Еще во время учебы в Высшей Нежинской гимназии преподаватели Гоголя отмечали его значительные успехи в рисовании. Александра Осиповна Смирнова-Россет вспоминала, как Гоголь во время пребывания в Страсбурге срисовывал карандашом орнаменты над готическими колоннами в кафедральной церкви, восхищаясь старинными мастерами. «Я взглянула на его работу и удивилась, как он отчетливо и красиво срисовывал». Строки заглавия написаны по моде того времени, шрифтами разного рисунка. Гоголь окружил и объединил их подвижным орнаментом, не имеющим жестких границ. В завитки вписаны множество мелких сюжетов, имеющих отношение к конкретным эпизодам книги. Венчает композицию во весь опор мчащаяся тройка. Чичиков ли едет, или это символическая «необгонимая тройка», знаменующая собой несущуюся в неизвестность Русь? Ниже размещается колокольня. Бутылки и бокалы на подносах, рыба на блюде — вероятно, элемент чревоугодия, а может быть, символ христианства? И — многочисленные черепа, — материализованные «мертвые души», стержень действия. Жаль, что буква «Ё» мало употребляется в повседневной практике, ведь Гоголь дал своему произведению название именно «мЕртвые», а не «мЁртвые души», как мы привыкли произносить. То есть — не умершие, а именно омертвевшие. А слово «поэма» помещено в центре композиции, выделено белым на черном фоне и обведено богатой рельефной рамкой. Очевидно, что оно особенно важно для автора.

После публикации «Мертвых душ» Гоголь работает над «Учебной книгой словесности» (около 1844—1846 годов). В набросках к этому пособию он, по сути, объясняет, почему назвал свое творение поэмой. В одной из глав «Учебной книги» говорится: «Повесть может быть даже совершенно поэтическою и получает название поэмы, если происшествие, случившееся само по себе, имеет что-то поэтическое; или же придано ему поэтическое выражение отдаленность<ю> времени, в которое происшествие случилось; или же сам поэт взял его с той поэтической стороны…». Сохранились и стихотворные опыты Гоголя:

Италия — роскошная страна!
По ней душа и стонет, и тоскует;
Она вся рай, вся радости полна,
И в ней любовь роскошная веснует…

Вспомнилось, как в советское время учителя по литературе привычно говорили нам: «Гоголь поставил своих героев в порядке деградации характеров». И мне влетело тогда от педагога-словесника за признание, что Плюшкина («прореху на человечестве», по признанию автора), искренне жаль.

— Если обратиться к «Ревизору», всегда критикуют почтмейстера Ивана Кузьмича Шпекина за то, что он читает чужие письма. Но ведь это пристрастие можно объяснить простым человеческим любопытством. И современный пользователь интернета, смакующий чью-то переписку в соцсетях, вряд ли считает, что поступает непорядочно.

Основной предмет зала «Ревизор» — кресло. Здесь принимали гостей, интерьер оформлен в театральном стиле с применением темно-красных бархатных драпировок, напоминающих убранство лож Александринского театра, где состоялась премьера пьесы, в которой, по признанию зрителя — императора Николая I, «всем досталось, а мне более всех». Николай Васильевич посмотрел постановку «Ревизора» в Малом театре, но она ему не понравилась, и он пригласил артистов в дом на Никитском, чтобы самому прочесть пьесу. 5 ноября 1851 года Гоголь сидел на диване перед столом, а вокруг на стульях и в креслах расположились слушатели: М. С. Щепкин, П. М. Садовский, Аксаковы, С. П. Шевырев, И. С. Тургенев. Автор читал прекрасно, но под конец сильно устал. Г. П. Данилевский вспоминал об этом последнем публичном авторском чтении: «Очарованные слушатели долго стояли группами, вполголоса передавая друг другу свои впечатления. Щепкин, отирая слезы, обнял чтеца…». Кстати, великий русский актер протестовал против намерения писателя переделать пьесу (на самом деле Гоголь собирался внести исправления в одну только «Развязку»). Щепкин писал: «Я так свыкся с Городничим, Добчинским и Бобчинским в течение десяти лет нашего сближения, что отнять их у меня… это было бы действие бессовестное… Не давайте мне никаких намеков, что это-де не чиновники, а наши страсти; нет, я не хочу этой переделки: это люди, настоящие, живые люди, между которыми я взрос и почти состарился. Видите ли, какое давнее знакомство?.. После меня переделайте хоть в козлов, а до тех пор я не уступлю вам Держиморды, потому что и он мне дорог».

Привлекает внимание портрет Лермонтова.

— Они познакомились 9 мая (по ста­рому стилю) 1840 года на именинном обеде в честь Гоголя, устроенном Погодиным, — отмечает Олег Робинов. — С. Т. Аксаков вспоминал: «Обед был веселый и шумный, но Гоголь, хотя был также весел, но как-то озабочен, что, впрочем, всегда с ним бывало в подобных случаях. После обеда все разбрелись по саду, маленькими кружками. Лермонтов читал наизусть Гоголю и другим, кто тут случились, отрывок из новой своей поэмы «Мцыри», и читал, говорят, прекрасно».

Характерная для Гоголя «озабоченность», связанная вовсе не с угрюмостью, а погруженностью в свои мысли, была, по свидетельствам современников, написана на его лице, когда на одной из встреч он услышал историю бедного чиновника, любившего охотиться и годами копившего средства на покупку хорошего лепажевского ружья. На первой же охоте несчастный выронил свое приобретение в реку и от переживаний схватил горячку. Только стараниями товарищей, купивших ему новое ружье, чиновник был возвращен к жизни. Всех, кроме Гоголя, история позабавила, а вскоре из-под его пера вышла повесть «Шинель».

За стеклянной витриной расположились фарфоровые фигурки Хлестакова, Городничего, Бобчинского и Добчинского, Анны Андреевны, Марьи Антоновны и других персонажей комедии, выполненные по известным иллюстрациям Кардовского. Они провожают посетителя в самый главный зал музея — комнату памяти, где Гоголь скончался.

Она оформлена в голубовато-серых тонах, и, как ни странно, не производит мрачного впечатления, скорее, светлую, неизбывную печаль. Когда начались первые недомогания писателя, Толстые перевели его в самую теплую комнату в доме на своей половине. Оттого и получилось, что жил он в одной части дома, а умер в другой. Друзья нанимали лучших врачей, но медики никак не могли определиться с диагнозом. Одной из наиболее вероятных причин угасания называли менингит, развившийся вследствие простуды. В начале февраля 1852 года Николай Васильевич ездил в Преображенскую больницу к почитаемому юродивому Ивану Яковлевичу Корейше (позже изображенному в произведениях Льва Толстого, Достоевского и Бунина), но, не решаясь войти к нему, долго прогуливался на сильном ветру — и уехал. Гоголь слабел с каждым днем и, предчувствуя близкий конец, попытался вручить все свои рукописи А. П. Толстому, с последующей передачей святителю Филарету (Дроздову), митрополиту Московскому, с которым был лично знаком. Толстой отверг это предложения, сказал, что Николай еще долго будет жить (хотя сам мало в это верил). Можно представить, что пережил Александр Петрович, после того, как рукописи погибли в огне…

В ключевой комнате музея негромко звучит церковный хор. Окна зашторены; на картинах — храм Святой Татианы, где отпевали Гоголя, и Свято-Данилов монастырь, где его захоронили (в 1931 году останки были перенесены на Новодевичье кладбище). В эпицентре небольшого пространства — посмертная маска Гоголя работы Н. А. Рамазанова, подаренная музею М. Н. Домбровской, родственницей скульптора. На столе под зеркалом — копия выписки о смерти из метрической книги записей церкви Симеона Столпника. Прихожанами этой церкви были все жившие в доме Талызина. На столике рядом с диваном открыт на покаянном псалме Псалтирь.

— Есть свидетельство Рамазанова, что когда он приступил к работе над посмертной маской, пришлось поторопиться, так как уже начали отделяться фрагменты кожных покровов. Это полностью опровергает популярную версию, о том, что Гоголь был похоронен не умершим, а пребывавшем в летаргическом сне. Завещанием, опубликованным в «Выбранных местах из переписки с друзьями», он писал: «Завещаю не ставить надо мною никакого памятника и не помышлять о таком пустяке, христианина недостойном».

У маленькой скульптуры А. Царенкова «Гоголь умирающий» (1984), блестит нос. К нему явно прикасаются, когда никто не видит, как к фигурам на станции в метро «Площадь революции». На счастье? А эта часть лица у писателя была не просто крупной, запоминающейся, но и особенно чувствительной: «Что за воздух! Кажется, как потянешь носом, то, по крайней мере, 700 ангелов влетают в носовые ноздри. Верите, что часто приходит неистовое желание превратиться в один нос, чтобы не было ничего больше — ни глаз, ни рук, ни ног, кроме одного только большущего носа, у которого бы ноздри были величиною в добрые ведра, чтобы можно было втянуть в себя как можно побольше благовония и весны». Это Гоголь писал в одном из писем весной 1838 года, через два года после публикации своей повести «Нос».

Выдающийся немецкий филолог-славист русско-украинского происхождения Дмитрий Иванович Чижевский утверждал: «Самое художественное оформление и мысль Гоголя полны внутренних противоречий. Впрочем, не бесплодных противоречий бессилия, а глубоких и продуктивных противоречий, основанных на силе творческой интуиции, с одной стороны, и силе ищущей мысли — с другой. Если мы примем во внимание сказанное, то нас, может быть, меньше удивит тот факт, что Гоголь может считаться и основателем гораздо более поздней традиции «заумного языка» русских «футуристов»… «Бессмыслицы» Гоголя построены очень часто на приеме, чем-то напоминающем нам о внутреннем противоречии его творчества. Это образы и выражения, в которых соединяется несоединимое. Их можно в любом количестве выбрать из каждого произведения Гоголя; их Гоголь часто вкладывает в уста своих героев, или «объективирует» иным путем, нередко высказывает от собственного имени. Можно считать такие выражения каким-то видом оксюморона. Но вот примеры:
иностранец Василий Федоров,
вино, которое «бургоньон и шампаньон вместе»,
статский советник и фагот одновременно».

Действительно, существуют два Гоголя. Они соединились в единое целое, когда за несколько часов до смерти он громко закричал: «Лестницу, поскорее давай лестницу». Чтобы подняться в небо.