В августовском номере этого года мы начали разговор о музее-усадьбе в Муранове под Москвой, связанном с именами двух великих русских поэтов — Ф. И. Тютчева и Е. А. Боратынского. Ведущий научный сотрудник музея Светлана Долгополова рассказала тогда нашему корреспонденту О. Гертман о мурановской жизни в домузейную, усадебную эпоху и о начале нового этапа в истории дома, когда было решено создать здесь музей и внук поэта, Николай Иванович Тютчев, приступил к этой работе. В этом номере речь пойдёт о жизни музея в XX веке и в наши дни.

— В 1923 году исполнилось 50 лет со дня смерти Федора Ивановича Тютчева; 9 февраля 1924 года решением Наркомпроса Николай Иванович был назначен пожизненным хранителем музея и его заведующим. До этого музей возглавлял тихий, милый юрист Константин Иванович Барташевич, знакомый семьи Тютчевых. Он часто в шутку говорил: «Сегодня весь день был занят тем, что пытался отличить портрет от пейзажа». Его фамилия была нужна лишь для того, чтобы не звучала фамилия «Тютчев».

Итак, семья осталась в Муранове. Сестры-фрейлины в длинных платьях показывали музей посетителям на общественных началах. Софья Ивановна с братом Федором Ивановичем ухаживали за парком. В 1920—1930‑е годы некоторым посетителям говорили: «Видите старую даму, которая на коленях пропалывает липовую аллею? Она плохо видит. Это бывшая воспитательница расстрелянных великих княжон».

Когда думают, что типичный и точный образ дворянина — Илья Ильич Обломов, это устойчивое заблуждение. Усадебная дворянская жизнь была четко организована: предельная требовательность к себе, строгая дисциплина, постоянная занятость.

Таковы были и правнуки Тютчева, жившие уже в советское время. Кирилл Васильевич начал водить экскурсии с девятилетнего возраста, потом все свои силы отдал выполнению родового долга — заботе об усадьбе. Ольга Васильевна тоже с юности стала помогать взрослым в экскурсионной и научной деятельности. Она была потом замечательным преподавателем русского языка и литературы в школе. У Николая Васильевича были самые широкие естественнонаучные интересы, к тому же с детства он увлекся разведением кур — с утра обегал все свои владения в саду и парке, аккуратно записывал в дневник, какая курица и сколько снесла яиц. Как потомка дворян в МГУ его не взяли; он окончил Тимирязевскую академию. Тут опять вмешался социализм — его послали в совхоз, где занимались разведением свиней. Но Николай Васильевич все-таки добился возможности перейти туда, где можно было заниматься курами. Впоследствии несколько десятилетий, будучи доктором наук, возглавлял кафедру птицеводства в Тимирязевской академии.

Подробности о жизни мурановских обитателей первой половины XX века содержатся в их письмах к Сергею Николаевичу Дурылину (хранятся в РГАЛИ — Российском государственном архиве литературы и искусства). Теперь труды этого блестящего представителя Серебряного века стали широко известны. Он был богословом, писателем, поэтом, литературоведом и театроведом, педагогом. В 1925 году Сергей Николаевич стал домашним учителем Кирилла и Ольги Пигарёвых. В 1926 году он рекомендовал своему другу художнику Михаилу Васильевичу Нестерову написать портреты Николая Ивановича и Софьи Ивановны Тютчевых. В 1927 году Дурылин привез с собой в Мураново Максимилиана Александровича Волошина; этот визит стал вехой в истории музея.

Встреча Дурылина, Нестерова и Тютчевых оказалась встречей на всю жизнь; их дружба была крепче иных семейных уз. Они поддерживали друг друга в стремлении к профессиональному совершенству и сохранению человеческого достоинства, по которому, говоря словами Б. Л. Пастернака, XX век наносил самый сокрушительный удар. Благодаря дружеским связям Мураново оставалось негаснущим очагом культуры со своей особой атмосферой.

В Муранове были сосредоточены огромные архивные материалы. Сюда было привезено почти все творческое и эпистолярное наследие Ф. И. Тютчева. По приказу правительства о централизации писательских архивов в 1942‑м году автографы Е. А. Боратынского, Ф. И. Тютчева, Н. В. Путяты, Л. Н. Энгельгардта, Н. В. Сушкова и И. С. Аксакова были переданы в недавно созданный Центральный литературный архив (ныне РГАЛИ). В Муранове осталась семейная переписка — совершенно потрясающие эпистолярные комплексы. Всю свою жизнь дочери Тютчева переписывались между собою, жена поэта, Эрнестина Федоровна, писала своему возлюбленному брату, а он ей неизменно отвечал: «Возлюбленная сестра!» — и так с 1828 года в течение многих десятилетий. В письмах запечатлены картины жизни того времени — быта, культуры, политики.

Николай Иванович, став пожизненным хранителем и заведующим музея, не избежал многочисленных проверок. Изучаешь документы Наркомпроса — и диву даешься, комиссии идут одна за другой. 1925 год — начинают проверять: не остались ли бывшие владельцы под видом научных сотрудников в своих усадьбах? Страшный результат проверок — да! Остались в трех местах: в Абрамцеве, в Муранове, в Остафьеве. Следуют разъяснения: Александра Саввишна Мамонтова, Николай Иванович Тютчев и Павел Сергеевич Шереметев удалены от всяких эксплуататорских возможностей, оставлены только в качестве научных сотрудников, потому что обладают большими знаниями… Проверки были бесконечными. В 1928 году началась первая пятилетка с новой государственной культурной политикой. Почти все музеи-усадьбы закрывают! Расформировали Остафьево. В марте 1930 года закрыли Мураново.

Но тут знаменитые деятели культуры: В. И. Качалов, О. Л. Книппер-Чехова и другие — написали письмо правительству, в котором просили сохранить мурановский музей. Его открыли вновь в мае того же года! Может быть, опять спасло то, что дом был небольшой, а не огромный, как остафьевский дворец.

Н.И. Тютчев в своем кабинете в музее на фоне портрета, написанного М.В. Нестеровым. Фото В. Молчанова

Николай Иванович Тютчев умер в 1949 году, и все музейное хозяйство легло на плечи Кирилла Васильевича. Он стал директором, приняв заботу об усадьбе как родовой долг.

Какое штатное расписание было при Николае Ивановиче? Он — заведующий; его бывший камердинер ухаживает за парком, бывшая горничная матери убирает оба этажа, один человек не из семьи — научный сотрудник. А содержать дом в деревне — это грандиозная задача. Всё, включая ремонты, на самом деле обеспечивает семья.

Следует отметить, что, живя в Муранове, Кирилл не получил школьного образования и соответствующих документов. В школу он не ходил из-за предрасположенности к туберкулезу. Время получения высшего образования для Кирилла совпало с кампанией, направленной против «лишенцев». Даже для правнука великого русского поэта из-за его дворянского происхождения доступ в высшие учебные заведения был практически закрыт. В 1928 году он поступил на Высшие государственные литературные курсы в Москве, но проучился там недолго — в 1929 году они были упразднены.

В 1930‑х — начале 1940‑х годов Кирилл Васильевич написал ряд очерков о полководце А. В. Суворове. Некоторые из них были напечатаны в ленинградском журнале «Звезда» (в это время там работал корректором Дмитрий Сергеевич Лихачев, недавно вернувшийся из Соловецких лагерей). Эти статьи попались на глаза Сталину. По его распоряжению они были изданы отдельной книгой «Солдат-полководец. Очерки о Су­во­рове». 7 ноября 1943 года ее раздавали бойцам на всех фронтах. Проявленный Сталиным интерес к этой книге имел два невероятных последствия. Во-первых, в 1944 году К. В. Пигарёву было разрешено защитить книгу как диссертацию на соискание степени кандидата исторических наук (хотя у автора не было документов о школьном и высшем образовании). Во-вторых, по просьбе автора районными властями вокруг музея был поставлен забор.

Полученная ученая степень открыла Кириллу Васильевичу путь к академической карьере. В 1954 году монография «Творчество Фонвизина» принесла ему степень доктора филологических наук. В 1962 году увидела свет книга «Жизнь и творчество Тютчева», навсегда вошедшая в золотой фонд науки о великом поэте. В 1965 году в издательстве «Наука» в серии «Литературные памятники» К. В. Пигарёв издал весь корпус тютчевской лирики с атрибуциями стихотворений и их научными комментариями. Кирилл Васильевич стал самым известным тютчевоведом в мире.

До сих пор помню красивые, яркие пакеты и конверты (таких почти не видели при социализме!), приходившие в наш музей от тютчевоведов из разных стран.

Кирилл Васильевич консультировал норвежского ученого Гейра Хьетсо при написании диссертации о Е. А. Боратынском. Итак, первая монография об этом поэте была написана человеком, который выучил русский язык у русского эмигранта. К сожалению, поколение отечественных исследователей 1960‑х годов почти не владело французским языком. Гейр Хьетсо пригласил Кирилла Васильевича прочитать цикл лекций в Скандинавии, что в 1969 году было абсолютной редкостью. К. Пигарёв читал их на французском языке.

— Как вы пришли в музей, каким вы его застали?

— В Мураново я пришла в 1971 году и застала всех правнуков Тютчева: Кирилла и Николая Васильевичей Пигарёвых, Ольгу Васильевну Муратову.

Я училась тогда на физическом факультете, но хотела сменить направление занятий, к тому же, в силу разных причин, врачи рекомендовали мне жить за городом. Лидия Евлампиевна Случевская, которая когда-то дружила с Николаем Ивановичем Тютчевым, а Кирилла Васильевича считала молодым человеком, попросила его, чтобы он взял меня в музей на работу. Уговаривала по телефону шесть часов. Мои старшие друзья сказали мне: «Иди — и имей в виду, что теперь ты обязана знать обо всех публикациях, связанных с Тютчевым и Боратынским. Если появятся какие-то статьи на английском языке — а ты ведь не знаешь английский — мы тебе переведем. Если они будут на немецком, а ты плохо владеешь немецким, мы переведем. Если они будут на французском — а ты еще не выучила как следует французский — мы переведем. Но ты должна иметь сведения обо всем…» С ужасом — смогу ли я вобрать всю сумму знаний, которые требуются в Муранове, я появилась там и, хотя ужас понемногу начал рассеиваться, ответственность за качество знаний не оставляет меня до сих пор.

Знаменитый мурановский музей тогда относился к четвертой категории по оплате труда, то есть был бедным учреждением. Не хватало даже бумаги. Я была четвертым научным сотрудником, пятого взяли через полгода.

Директор Кирилл Васильевич был единственным материально-ответст­венным лицом. Он один отвечал за все фонды: за экспонаты, за книги научной библиотеки, за тряпки, которыми наводили чистоту уборщицы. Это положение дел казалось само собою разумеющимся — хотя это был, конечно, абсурд.

С Ольгой Васильевной мы провели вместе двадцать лет. Я застала ее за стиркой одежды для годовалых внуков-близнецов, так что с тех пор я обычно говорю, что мой музейный стаж на год младше Кати и Алеши. Ольга Васильевна была носителем родового предания, человеком точной мысли и большой памяти. Она и ее братья следовали сложившимся канонам, передавая семейные рассказы слово в слово. Это были своего рода «пластинки», по выражению Анны Андреевны Ахматовой. Многие «пластинки» я запомнила.

Тогда всю рабочую неделю научные сотрудники жили в Муранове, некоторые во флигеле вместе с семьей потомков. Ко второму ужину я появилась в столовой флигеля с большой тетрадью. Кирилл Васильевич спросил: «Что это у вас?» Я ответила: «Буду записывать все, что Вы говорите». Он мгновенно парировал: «Тогда мне придется замолчать! Или условимся, что вы никогда не будете ничего записывать в эту тетрадь». Я обещала: «Хорошо, не буду». Теперь существующие у меня материальные свидетельства того времени — какие-то лоскутки бумаги, на которых я могла позволить себе что-то записать. Все остальное я должна была хранить в памяти. Годами я помнила и повторяла разные истории, стараясь не выходить за рамки «пластинок».

К главному мурановскому дому у правнуков Тютчева было потрясающее отношение. Они показывали дом посетителям так, чтобы у человека произошла встреча с ним, чтобы он пережил эту встречу как одно из важных событий своей жизни. Научным сотрудникам следовало принимать посетителей с не меньшей духовной отдачей. Меня тронула одна история. Во время многолетней реставрации была закрыта усадебная территория, и приехавшая из Москвы женщина обратилась к сотрудникам с просьбой: «Пропустите меня, пожалуйста. Моя мама хотела, чтобы я вспомнила ее здесь, в Муранове, перед домовым храмом». Естественно, ее пропустили.

При социализме Мураново было уникальным местом: люди слышали там слова, которые не звучали больше нигде. Один человек после экскурсии Кирилла Васильевича сказал: «Надо же, какая удивительная экскурсия! Ничего прогрессивного — одно человеческое».

Мурановский музей с самого начала своего существования создавался как центр по изучению творчества Тютчева и Боратынского. Ведь литературоведы приезжали работать в усадьбу еще до революции. Этап активных публикаций начался рано, этому способствовали и юбилейные даты: 1923 год — пятидесятилетие со дня смерти Ф. И. Тютчева; 1925 — 125‑летие со дня рождения Е. А. Боратынского; 1928 — 125‑летие со дня рождения Тютчева. На основе архивных документов тогда был издан первый Мурановский сборник, после которого сразу же приступили к подготовке следующего. Но в том же 1928 году, с началом новой государственной культурной политики, эти издательские планы были зарезаны. Все остановилось. А ведь уже готовили к изданию переводы писем Тютчева… И только в 1989 году нарезка из этих писем появилась в 92‑м томе «Литературного наследства», посвященном Тютчеву. Научная публикация обширного эпистолярного наследия поэта была прервана на 60 лет!

В 1949 году К. В. Пигарёв стал одновременно директором Мурановского музея и сотрудником Института мировой литературы. Поскольку при социализме две должности совмещать не рекомендовалось, то, неся весь объем ответственности за учреждение и его уникальные фонды, директором он числился на полставки (в финансовом исчислении директорские полставки составляли 45 рублей в месяц, зарплата сотрудников была 75 рублей).

Научная деятельность Кирилла Васильевича поддерживала статус музея как центра по изучению Тютчева и Боратынского: в 1962 году, как говорилось, в издательстве «Наука» была издана его монография «Жизнь и творчество Тютчева», в 1965 году там же — полный корпус стихов с комментариями в двухтомнике лирики Тютчева и еще многое другое. В ИМЛИ Кириллу Васильевичу была поручена подготовка тютчевского тома «Литературного наследства». Впоследствии в нем приняли участие и сотрудники музея.

Когда Кирилл Васильевич ушел на пенсию, естественно, встал вопрос, как музею жить дальше. Старых сотрудников было немного. Представьте себе, что трое из них до сих пор продолжают работать в музее: Инна Александровна Королева — с 1960 года, я — с 1971 года, Екатерина Аркадьевна Потапова — с 1972 года. Мужчины, работавшие в Муранове в разное время, всегда были яркими и, несомненно, талантливыми: Александр Евгеньевич Тархов, Валерий Андреевич Расстригин, Юрий Михайлович Кублановский, Александр Аронович Николаев. С начала 1960‑х годов, с появлением И. А. Королевой и Н. Н. Грамолиной, в Муранове постепенно начал складываться «стандарт» научного сотрудника — глубокое изучение поэзии Тютчева и Боратынского, участие в изданиях музея, подготовка собственных публикаций.

Как ни странно, первым главным хранителем в музее пришлось стать мне: ведь кто-то должен был принять фонды. Не будучи членом семьи, я стала прикасаться к вещам, которые чужих рук не знали. Я была главным хранителем на протяжении 27 лет. Эта должность влечет за собой множество чисто внешних хлопот. После пожара 2006 года мне предоставили должность научного сотрудника. Появилось время, и теперь я с азартом первокурсника пишу разные тексты: ведь за прошедшие годы накопилось много информации.

В 1990‑е годы наш коллектив приступил к работе по составлению «Летописи жизни и творчества Ф. И. Тютчева». Группу возглавила Татьяна Георгиевна Динесман, редактор 92‑го тома «Литнаследства», посвященного Тютчеву. Татьяна Георгиевна переводила с французского языка сложные служебные тексты прямо с листа. Группе предстояло просмотреть многочисленные документы в Архиве внешней политики Российской империи. Там лежат аккуратные папочки, и по почерку нужно было определить, какие бумаги написаны Тютчевым. Татьяне Георгиевне не представляло труда переводить сложные устаревшие обороты «Милостивый государь…», «не соблаговолите ли Вы…» и вникать в дипломатические хитросплетения прошедшего. Музей выпустил три тома «Летописи…», соответственно, в 1999, 2003 и 2012 годах. Это весьма серьезный вклад в современное литературоведение.

В последнее время в музей приходит работать увлеченная молодежь. Уже 10 лет его возглавляет Игорь Александрович Комаров. В музее появилось много новых программ — проводятся праздники, фестивали, концерты.

Научная работа продолжается, проводятся Мурановские чтения, ежегодно выпускаются сборники их материалов. Первый был за 2014 год — год 60‑летия Мурановских чтений. Надо заметить, что они никогда не прерывались.

— Кто участвует в этих чтениях?

— Все, кто занимается Ф. И. Тютчевым и Е. А. Боратынским, их потомками и музейным делом. Многих из них мы знаем, поэтому всегда можем пригласить. Примером для нас служит подготовка конференции к 200‑летию со дня рождения Е. А. Боратынского, проходившей в Институте мировой литературы. Вместе с нашим музеем ее готовили авторитетнейшие литературоведы Сергей Георгиевич Бочаров и Алексей Михайлович Песков. Каждый из них пригласил круг своих коллег и учеников, так что аудитория получилась замечательная. Наш любимый А. М. Песков, создавший «Летопись жизни и творчества Е. А. Боратынского», 13 лет вел в МГУ семинар, посвященный этому поэту. Многие участники семинара под его руководством принимали участие в работе над «Летописью». Теперь они стали самостоятельными учеными. Минувшим летом к нам приезжала Алина Сергеевна Бодрова и рассказывала о своей работе в Пушкинском доме над материалами архива жены Боратынского.

— А какая еще работа ведется в музее — помимо хранения, экскурсий и чтений?

— Сейчас мы готовим выставку, посвященную Борису Кирилловичу Ильину, праправнуку Боратынского по линии его младшего сына Николая Евгеньевича. Ильин — автор потрясающей, на мой взгляд, книги «Зеленая линия», остросюжетного идейного романа о первых месяцах после окончания Второй мировой войны. Он, увезенный в США в четырехлетнем возрасте, был переводчиком в Генеральном штабе Эйзенхауэра. Блистательный перевод этой книги с английского языка на русский, сделанный Наталией Леонидовной Трауберг, был издан в Москве в 2004 году.

Временные выставки в бывшей мурановской кучерской, в так называемом Вишневом зале, следуют одна за другой в течение года. Традиционными стали осенние экспозиции, проходящие под одним устоявшимся названием «Поэзия мурановских пейзажей».