Александра Левинтова — кстати, давнего автора нашего журнала — даже не знаешь, как и представить.

То есть в первую очередь он, конечно, географ: окончил географический факультет МГУ, кандидат географических наук. Но это само по себе очень мало о нем говорит: Левинтов — личность энциклопедическая, даже в своем роде стереоскопическая. Он умудряется сочетать не просто разные деятельности, но и — при несомненном и узнаваемом сохранении индивидуального стиля — разные типы интеллектуальной работы и быть одновременно ученым, философом, методологом, публицистом, преподавателем, бизнес-консультантом, путешественником, историком советской бытовой культуры (ей посвящены двенадцать лишь частью изданных книг «Небольшой Советской Энциклопедии»), гурманом (отдельная культурная роль), писателем, поэтом.

Если перечислять формальные профессиональные координаты Левинтова, можно назвать, например, такие: руководитель Лаборатории региональных исследований и муниципальных программ; редактор тома «Ойкумена» международной энциклопедии «Магистериум». С 1983 года участвует в методологическом движении, восходящем к Г.П. Щедровицкому, был там организатором множества мероприятий, самыми значительными из которых многие  считают серию игр на классическое предпринимательство и социально-экологический мониторинг Горного Алтая.  В качестве визит-профессора приглашался Школой Культурной Политики, Академией Бизнеса и Банкинга, ныне Академией управления (Тольятти), Калининградской Высшей Школой Управления, Крымским гуманитарным колледжем, Тольяттинским госуниверситетом…

Это наверняка еще не все.

Девять лет жил в США, обживал другую культуру и новые для себя виды деятельности. Вернулся.

Левинтов — автор примерно трехсот научных публикаций и более шестисот —  публицистических и художественных (среди них —  около двадцати книг), вышедших в СССР, России, на Украине, в Чехии, Польше, Франции, Латвии, Германии, Англии, США, Канаде. Неизданного — гораздо больше.

Самый банальный вопрос — когда он все это успевает (забегая вперед, скажу, что на этот вопрос ответа мы так и не получили. Думается, в те же двадцать четыре ежесуточных часа, что и мы с вами). Самый интересный — в какую цельность все это складывается.

Словом, мы решили, что Александр Евгеньевич — не просто «знание-сильский» человек, но и настоящий герой нашей рубрики, специально предназначенной для рассказов о ярких и нетипичных участниках культурного процесса. И послали к нему нашего корреспондента, чтобы выяснить, как ему видится собственное МЕСТО В КУЛЬТУРЕ.

— Александр Евгеньевич, давайте сначала займемся смысловым ядром присущего вам интеллектуального многообразия. Какова ваша специальность в географии?

— Сначала о жанре нашей беседы. Если честно — в культуре свободных мест нет. Место надо создавать самому — и я не уверен, что создал свое, что смог сказать что-то, никого не повторяя. Менее всего надо стремиться занять какое-то место: надо работать. Тут всего четыре простых правила:

— возникла идея, задание, заказ — выполняй сразу, не откладывая;

— чем больше разных работ одновременно, тем лучше: неудача одного из проектов непременно дает стимул развитию других;

— не считай ни одну работу завершенной и совершенной — текст любит, чтобы его приглаживали и причесывали 10, 20, 30 лет;

— мысль, не порождающая другую мысль, — плохая мысль, не дорожи ею.

Я закончил кафедру экономгеографии СССР и долгие годы специализировался на транспортно-экономических связях. Это увело меня из географии в СоюзморНИИпроект, где я долго занимался морской торговлей. А потом случился интересный эпизод. Где-то в середине 80-х я публично заявил: какой смысл обсуждать перспективы развития морского транспорта, внешней торговли СССР и самого СССР до 2010 года, если дни этого образования сочтены?

Спасло меня то, что мой начальник шепнул своему начальнику: он, мол, сумасшедший, не обращайте внимания. Но сам я, заявив такое и внутренне убедившись, что все это должно скоро кончиться — был 1984—1985 год, — понял: надо резко менять свои географические интересы.

Первую работу я сделал по заказу Усть-Дунайского порта в городе Вилково: «Региональная рекреационно-хозяйственная программа дельты Дуная и участие в ней Усть-Дунайского порта». Собрал команду, провели исследования, потом была очень интересная проектная часть…

Тематика, конечно, для СоюзморНИИпроекта чудовищная. Самое ужасное было в том, что — почему и произошел разрыв — все заработанные деньги, по тогдашним правилам, ушли в СоюзморНИИпроект. После моих долгих настойчивых требований выплатить нам заработанное — нам его выплатили, но уменьшили на выплаченную сумму наши зарплаты! Таков был тогда порядок.

Это была эпоха, когда надо было иметь мужество быть честным. От современной эпохи она отличается тем, что теперь мужества уже недостаточно. Мой единственный вклад в методологию заключается во внедрении принципа «искренности на грани откровенности» — сегодня  искренность граничит с подвигом.

С тех пор я занимаюсь в географии, во-первых, теорией — это, пожалуй, главное; во-вторых, урбанистикой и регионалистикой. Кроме того, меня очень интересует тематика, связанная с рекреацией, — то, что я называю ре-мирами: рекреация, релаксация, ремиссия… И в связи с этим — туризм как одна из форм рекреации.

Последнее использование меня как географа в транспортной тематике — экспертиза Байкало-Амурской магистрали. Это была знаменитая эпопея, — еще в советское время, в 1987-м, я совершил экспедицию по всему БАМу, — стал одним из немногих, кто прошел весь БАМ. Потом была очень мощная экспертиза: 50 министерств и Госплан СССР, а против них кучка жалких неформальных экспертов.

Была долгосрочная программа развития зоны БАМа до 2000 или до 2010 года. К тому времени на это уже было потрачено 25 миллиардов рублей, и предполагалось влить еще столько же. Абсолютно бессмысленная затея, — весь БАМ, от начала до конца…

— И вы дали жесткое заключение?

— Не то слово «жесткое». Тогда схлестнулись не мнения, а идеологии и мировоззрения. Сладкие слюни лжи — или горькая правда в глаза.

Это была настоящая битва. И мы выиграли ее — люди поверили нам и поняли, как и в чем их обманули, по жизни обманули. Статья, которую я потом опубликовал — мы ее смягчали, как могли, — называлась «Дорога куда?» За эту статью железнодорожные войска чуть не отправили меня в тюрьму. Но я считаю, что это была первая победа свободной науки.

— Какие вопросы вас привлекают в теоретической географии?

— Благодаря дружбе с Борисом Родоманом, географом №1 в нашей стране, я понял: научная честность зиждется на теоретическом фундаменте.

Сейчас мне интересны все теории размещения, которые были в географии

— а это весь XIX и весь XX век, этим занимались выдающиеся теоретики, в том числе и наш Николай Николаевич Колосовский, и Август Лёш, и Тюнен, и Хеггерстранд, и Кристаллер, и Альфред Вебер. Все они исходили из одного фундаментального допущения: человеческая деятельность строится на принципах экономического рационализма; есть экономическая рациональность, которая и позволяет выявлять экономические закономерности размещения — хозяйства, людей, промышленности и всего прочего.  Пройдя свой жизненный путь практически до конца, я понял: реальная практика человечества опровергает все эти теории, хотя они существуют уже 200 лет. Экономические соображения — последние, которые приходят в голову человеку при размещении чего бы то ни было на этой планете.

— Что же тогда им движет?

— Этих факторов довольно много, но рациональных среди них практически нет. Или очень мало.

— Назовите некоторые иррациональные?

— Иррациональное противостоит рациональному, но вмещается в разумное. Яркий пример — Акинфий Демидов. Человек поплыл строить города и заводы по Уралу. Грубо говоря, сначала он находил красивое место, а потом посылал рудознатцев узнать, есть ли там руда. Лес виден и так, вода видна и так, — а главным был чисто эстетический критерий.

Он построил больше 20 городов на Урале — Златоуст, Нижний Тагил, Миасс, Челябинск и еще на Алтае — и все его города и заводы до сих пор живы. Вообще я бы давно перевел все эти заводы из Минпромторга в Министерство культуры: они имеют только историческое, музейное, культурное значение! Старые производства — это культурные памятники, они должны быть на балансе у Министерства культуры и выведены из промышленности. То есть, пусть производят черный металл, но в художественных целях, как Касли.

Примеров иррационального с точки зрения экономики я могу привести вам множество. Пожалуйста — размещение Санкт-Петербурга. Какие-нибудь экономические соображения тут вообще играли роль?

— Скорее политические.

— Согласен. Эстетикой тут и не пахло, чистые болота, — это был политический шаг. И посмотрите — пятимиллионный город!

— Что вас привело в методологическое сообщество?

— Человека ведет судьба, но сам он подчиняется случаю. Я к тому времени уже был каким-то начальником в СоюзморНИИпроекте, когда появилась идея проведения игры с методологами. Я был резким противником этого мероприятия — у меня горела плановая работа. Надо сказать, в Союзморе я утерял свои корни в географии: ушел из географии по довольно трагическим обстоятельствам. Работал в Институте географии АН, по распределению, и считал это своим будущим — но пришлось уйти, не по своей воле, и в СоюзморНИИпроекте я попал в неинтеллектуальную среду, абсолютно мне чуждую. Стал там быстро спиваться — к  83-му году был уже практически законченный пьяница.

И, попав на игру, в знак протеста демонстративно пил. Типично русский пьяный бунт. Однажды ночью я остался наедине со стаканом в зале, где были развешаны методологические схемы. И просидел до утра в попытках разгадать их язык. Языка я не разгадал, но понял что-то для себя очень важное. И это оказалось случаем, перевернувшим жизнь. Я был принят в методологическое сообщество, меня стали приглашать на свои семинары и на всякого рода игры.

Я еще продолжал работать в Союзморе, но был уже «отрезанным ломтем» — и все это понимали. Перешел в Институт системных исследований, в Регионцентр — и тоже быстро оттуда ушел, создав свою Лабораторию региональных исследований и муниципальных программ.

— Вы, кажется, до сих пор ею руководите?

За рожденное тобой всегда несешь ответственность. Да, до сих пор руковожу. Хотя, вернувшись из Америки, пока не нахожу крупных заказов.

У нас были очень интересные исследования. После дельты Дуная, например, была программа развития Крыма. Это удивительная работа, заказанная частным концерном, — 1990 — 1991-й год. Мы выполнили эту работу — тогда-то я и увлекся идеями рекреации. Потому что то, что делалось в Крыму в советское время — полное безобразие.

Микоян в конце 30-х подписал два документа: первый — о создании Массандры как общесоюзного объединения, которое занималось  виноградарством, виноделием, выращиванием табака, фруктами, ягодами и их переработкой. Это с одной стороны.

А с другой — Крым был превращен в «здравницу». То есть людей там лечили. Во всех этих санаториях главной фигурой был главврач; после отбоя людям давали снотворное и успокоительное, коечки были узенькие, чтобы пациенты ничем лишним не занимались… И такие жесткие правила игры — больничные, санаторные — привели к тому, что огромный крымский рынок как винный рынок практически отсутствовал. Там продавалось все то же, что и в Москве, в Киеве, на Камчатке… А главное — бывший во время моей работы первым секретарем обкома Багров, кстати, тоже географ, выпустил очередную работу по развитию Крыма, где сохранялась концепция «здравницы», — вотчины для партийной элиты, и уж совсем секретно — военного плацдарма: в Крыму тогда было 26 взлетно-посадочных полос, включая полосу для приема «Буранов».

С нормальной точки зрения — абсурдная ситуация, как, впрочем, и вся советская действительность. Бесследно такое насилие над здравым смыслом и совестью не проходит — вот мы и имеем сегодня массу людей, жаждущих вернуться к Сталину, в бред пустых полок, ночных воронков и 99-процентного голосования.

Должен с гордостью сказать: то, что мы сегодня видим в Крыму, — это все пути реализации той нашей программы. Тогда же я познакомился с Николаем Федоровичем Бойко — генеральным директором Массандры. У них тогда были, по естественным причинам, абсолютно никакие представления о маркетинге. Бойко — очень хороший винодел, очень хороший директор, но как маркетолог — просто никакой. А для меня вино — это тоже ре-мир, я много занимался Массандрой,  о ней было много публикаций.

Что же касается методологов…

В 1988-м году, на региональной игре по Закарпатью, я еще раз во всеуслышание заявил о том, что Совку конец.

А в зале было 300 партайгеноссе. Более того, я им сказал: «Вы понимаете, что, разрабатывая программу регионального развития Закарпатья, вы занимаетесь антисоветской деятельностью? — потому что региональное развитие всегда направлено против империй. Я-то знаю, что делаю. А вы знаете?»

Стоял сорокаминутный бум. Стучали, топали ногами, изрыгали проклятья — это очень было похоже на ситуацию с выступлением Сахарова об афганской войне, но в микромасштабе. После этого я разошелся с Георгием Петровичем.

— А что, Щедровицкий оказался на их стороне?

— На стороне этой шайки он не был никогда, но он чувствовал себя марксистом и называл себя прорабом перестройки. Я же никогда не был ни марксистом, ни постмарксистом — по вкусовым соображениям: меня тошнит от прогресса.

Да. Он оказался с ними не по идеологическим, а по политическим мотивам. Мы расстались, и я стал проводить свои игры, в основном направленные либо на регионализм, либо на бизнес-тематику.

Кроме того, тогда я был одним из активных авторов методологического журнала «Кентавр». Я был в большой дружбе и с Геной Копыловым, и со Светой Поливановой, — они были закоперщиками, а я к ним — пристяжным.

— Вы в самом деле были руководителем мистического семинара?

— Было такое. Мистическая позиция — это признание того, что в основе видимого нами социокультурного мира — вселенски-духовная реальность, в которой мы не властны.

Войдя в методологию, каждый читает свое. Кто-то начинает читать, скажем, Гегеля. А меня больше всего заинтересовали Платон с его очень онтологичной философией и Рудольф Штайнер. Оттуда протянулась цепочка к розенкрейцерам; затем Кьеркегор. Это тогда было удивительно, а теперь об этом говорят без всякого придыхания: онтологичен лишь духовный универсум, все остальное — социокультурная «злоба дня».

— То есть вы допускаете существование трансценденции?

— Мне куда трудней поверить в реальность всего остального — это ведь просто круговерть суетливой действительности. Более того, я просто не понимаю, например, как можно быть творческим человеком и не допускать ничего трансцендентального.

— И что же вы на этом семинаре анализировали?

— Хайдеггер откопал у Гомера первое упоминание понятия «анализ»  — Пенелопа по ночам «анализировала» то, что «синтезировала» за день как рубашку для Одиссея.  Мы — синтезировали. Нам нужна была целостность мира.

Анализа как такового было мало — мы сами прорывались, нам важно было самим понять, что это такое. И так как мы были очень искренни в своем желании понять, что такое мистика, что такое мисты и мистерии, вокруг нас действительно стали твориться всякие мистические вещи.

— Что же вам стало ясно в результате?

— Вы правы: нас интересовал тогда не продукт и, уж, конечно, не товар, а результат. И мы стремились к ясности своего видения мира, а не ясности самого этого мира.

Например, многое стало ясно о человеке. И когда нам выпал заказ  Гидропроекта о социально-экологическом мониторинге в Горном Алтае в связи с Катунской ГЭС, мы продолжили свой мистический семинар в таких технических терминах и задачах: как реально установить этот мониторинг на территории Горного Алтая, где основная масса людей — против ГЭС, и притом не поддаться мнению ни одной из сторон? Мы построили модель и человека, и мониторинга, и этого мероприятия. Обсуждались разные сферы существования человека: человек в ноосфере, человек как социальный субъект, как культурный субъект… Мы построили примерно 17 таких сфер, и в каждой искали степени градации, чтобы устанавливать мониторинг.

Среди всех этих сфер — мы их назвали «ценозами» — была и такая, как «некроценоз»: жизнь мертвых. Вполне мистическая идея, да? Вот на ней и произошло замыкание. Точка шока. «Некроценоз — это единственное, что объединяет нас всех. Мы за или против Катунской ГЭС, коммунисты мы, или беспартийные, поэты мы (были у нас там и поэты), актеры или гидростроители, — мы все смертны. Давайте подумаем вместе, раз уж нас это объединяет…» После этого противостояние сменилось сотрудничеством. Кончилась эта идея очень интересно: Катунскую ГЭС не построили, даже не начали строить, — а все уже было готово, структура мониторинга была создана, — он работал, но вхолостую. И кто-то предложил: «А давайте на базе этого мониторинга создадим Экологический университет».

— И что вам все эти занятия дали как профессионалу-географу?

— Методология для меня — это прежде всего три направления. Первое — попытки внедрения методологических знаний и подходов в географию. Второе — герменевтика:  я сразу ею увлекся, и у меня есть масса текстов по герменевтике и пониманию. Третье — управление. Тут я выступал не столько как теоретик,  сколько как практикующий бизнес-консультант. И мне это очень нравится. Крупный бизнес к нам, слава богу, редко обращается, а вот с небольшими, но продвинутыми компаниями очень интересно работать.

— Вы были консультантом инновационного агентства — это о нем?

— Мы часто путаем консультанта с экспертом. Эксперт — «five hundred miles professional»: профессионал в этой же сфере, но смотрящий со стороны, «с расстояния пятисот миль». Консультант — носитель иного знания, а потому ответственный за свои знания и рекомендации.

Да, было такое агентство «ВИАНСА». Название его значит «Мы ответственны» — «We Answer». Его уже нет, а имя «ВИАНСА» перешло к корпоративному университету, где я — ректор. Теперь агентство превратилось в торговый дом — не очень ответственный, но коммерчески успешный. Мы продолжаем сотрудничать.

— Но кроме этого, вы ведь еще много чем занимаетесь?

— Занятий должно быть много: когда-то я был много лет грузчиком Моспогруза: Москворецкая плодоовощная база, Южный порт, Шинный, Микояновский мясокомбинат, Очаковский винзавод. В Америке работал развозчиком пиццы, таксистом, гидом, а не только преподавал и писал в газетах.

Теперь, например, работаю в Академии народного хозяйства, читаю там разные курсы. Только что закончил магистерский курс по теории культуры.

Это один пласт. Второй — работаю визит-профессором в Тольяттинской академии управления и ТГУ. Два-три раза в год приезжаю, в течение недели читаю курс и уезжаю. Читаю разные курсы для разного уровня, в том числе и для MBA. Вот, например, очень интересный был курс «Теория жанра» журналистам и филологам Тольяттинского госуниверситета. Читал я и историкам, экономистам, управленцам: маркетинг, реклама, регионалистика, урбанистика, география для негеографов… Мы были очень дружны с Сергеем Жилкиным, бывшим мэром Тольятти и ректором университета. За глаза он называл меня Дедом. До сих пор бережно храню маленький темно-синий значок, дававший право входить к нему в кабинет в любое время. Такой же значок имеют и лучшие студенты ТГУ.

Читал и в Московской муниципальной академии. Кроме того — мне в жизни повезло — в  течение целого года в Центральной музыкальной школе при Московской консерватории вел уроки по классу географии в 8-м и 9-м классах. Это дало возможность понять, какой должна быть школьная география. У нас в школе ее преподают так, как будто те, кто ее учит, станут географами. А я к этим вундеркиндам обращался как к музыкантам.

— В чем же специфика географии для музыкантов?

— География — наука мировоззренческая и одновременно очень  практическая, это даже Митрофанушка понимал. Нельзя превращать ее в груду ненужных знаний, как нельзя превращать историю в идеологию.

Прежде всего мы на первом же уроке договорились, что я ни слова не скажу о добыче нефти и заготовках леса и что вообще не возьму ни слова из школьной программы. У них была география России и география мира, и мы с ними путешествовали. То есть они готовили эссе по странам или городам, которые знают, и рассказывали перед классом, — это первое. Второе — они писали эссе «География скрипки», «География пианино», «География музыкальных фестивалей», «География итальянских композиторов»… Вот такая география им нужна. Еще мы играли в географические игры. Они рисовали карты несуществующих музыкальных стран… Я соприкоснулся с очень одаренными, талантливыми детьми, и у меня от них осталось самое очаровательное воспоминание.

Кроме того, продолжаю журналистскую деятельность. Каждую неделю выходит мой материал в газете «Запад — Восток». Сейчас это, наверно, самая тиражная русскоязычная газета за рубежом, она издается  в Колорадо и в Калифорнии, в двух городах в Канаде и в двух или в трех землях Германии. Веду две рубрики: «О чем не пишут российские газеты» и «К югу от Северного полюса». И так в течение уже 5 лет.

— Какое место в вашей жизни занимает художественная литература?

— Der Mensch ist, was er isst. Человек есть то, что он ест. Мы — то, что мы прочитали.

В детстве я очень болел — 1944 год, здоровые тогда вообще не рождались, а тут еще мы попали в Питер… Чем я только не переболел, пять лет цинги у меня в опыте тоже есть. И, как у всех болезненных детей, интеллектуальное развитие было довольно бурным. Уже в 2 года, не умея читать, я мог наизусть декламировать Пушкина. И с этих пор — я себя помню примерно с того же времени — у меня была убежденность в том, что я поэт.

Во втором классе написал свою первую пьесу, довольно дурацкую, но благодаря этому понял, что хотел бы писать и прозу. А так как в первом классе я еще и убежал из дома — стать путешественником для меня было просто неизбежно. Это соединилось: и стихи, и проза, и путешествия, в том числе и профессиональные экспедиции, — и стало нормой жизни. В 6-м классе  прочитал Достоевского взахлеб, в горячечном бреду, в восторге — с тех пор читаю и перечитываю этого величайшего и глубочайшего писателя. Проглотил всего Гейне — на немецком,  даже пытался переводить… Глотал Гете, Бальзака, Диккенса, Анатоля Франса, Шекспира… Вообще читал все, что не по школьной программе. Потому прошел мимо всего соцреализма и детской приключенческой литературы.

Написал больше ста книг, но опубликовал около 20. Полсотни книг точно пропали — это было в докомпьютерную эпоху. Но, может быть, и слава богу. Вообще-то я считаю, что публикация необязательна. Будет текст опубликован или нет — это же всегда случайно.

— А что все-таки самое важное — или самое любимое — из сделанного?

— Ничего. Относиться к сделанному тобой со звериной серьезностью — несерьезно.  Но если подводить итоги, в прошлом году я закончил книгу «Моя география», — в моем случае «закончил» всегда надо закавычивать: я продолжаю возвращаться к ней, дополнять…

— Что бы вы еще хотели сделать?

— Из последних затей — создать в электронном виде полное, точнее, пополняемое собрание своих сочинений: 12 томов, около 40 книг по 300 — 400 страниц каждая.